Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Пройти конфирмацию в огромной великолепной базилике, когда ты оглушен музыкой и ослеплен сиянием свечей, проще, чем сказать в прокуренном классе воскресной школы, что меня зовут Джон и я алкоголик, хотя по сути ситуация одна и та же.

Трудности признания веры за пределами организованной религии более чем поверхностны. У нас нет истории, нет Кумранских рукописей, нет вообще никакого прошлого. В древнейших мифах и легендах вино — один из первых божественных даров. Дионис — сын Зевса. В Священном Писании пьянство почти не осуждается. Пьянство, равно как и леность, могло бы быть включено в число смертных грехов, однако ничего подобного о нем не сказано. Убеждение, что пьяный благословен, укоренилось глубоко. Смерть от пьянства нередко считают достойной и естественной — при этом закрывают глаза на отек головного мозга, судороги, белую горячку, галлюцинации, жуткие автокатастрофы и нелепые попытки самоубийства. Несколько друзей рассказывали мне, что их дела были в порядке, дети обзавелись семьями, деньги надежно вложены, а они собирались неспешно упиться до смерти. Один из них захлебнулся виски. Другой прыгнул со скалы. Третий устроил дома пожар и сгорел заживо вместе с детьми. Четвертый до сих пор в смирительной рубашке. Совсем недавно я почему-то думал, что пьянство — это всеохватное и прекрасное явление, нечто родственное падению осенних листьев. Допиться до смерти нормально, думал я, пока сам не оказался на волоске от смерти.

Так что у нас вовсе нет религиозной истории. И всё же то, во что нам предстоит поверить, старо как мир. Наша вера — это убеждение, что мы в силах постичь и победить смерть и страх смерти. Мы утверждаем впервые в истории религии, что пьянство для некоторых из нас это прямой путь к смерти, способ самоубийства. Для некоторых из нас чертовски важно избежать брюзгливых обществ трезвости и союзов обета. Мы признаем пьянство путем к омерзительной смерти, и, помогая друг другу, мы можем его одолеть[334]

.

И Чивер его одолел. Даже когда он умирал от рака и почти все доктора сочли, что он мог бы поддерживать себя алкоголем, он решил оставаться трезвым. Он говорил, что хочет сохранить достоинство, и хотя мы можем лишь догадываться, чего это стоило бедному Максу Циммерману, факт остается фактом: последние семь лет жизни Чивер был трезв как стеклышко. Подавленный и одинокий, весь во власти своих сексуальных желаний, но как всегда остроумный и наделенный удивительной способностью к бытию, не подпружиненному комфортом.

* * *

Я устроилась в обзорном вагоне. Поезд бежал вдоль реки Скайкомиш, ее воды казались холодным зеленым стеклом. Она неслась рядом с поездом, вспениваясь над валунами и обрушиваясь в теснины, и водяная пыль взметывалась, как пена из бутылки. Всё вокруг мокло, сочилось, набухало влагой; деревья были покрыты зеленым лишайником.