Путешествие по Карелии

– Бегу, милый! – На берег, шлёпая босыми ножками, выбежала небольшая кругленькая женщина с растрёпанными волосами.

Мужчина поднял на лодке парус, помог подруге в неё забраться. Он взял весло и вытянулся во весь рост, оттолкнулся веслом от берега. Женщина встала рядом с ним и голубкой приникла к его груди. Мужчина прокашлялся и затянул зычным оперным баритоном арию Сусанина. Он делал равномерные гребки и пел.

Народ, почёсываясь, стал выползать из палаток. Те, кто не первое утро просыпался под раскатистый голос местного певца, ворчали и недовольно хмурились. Другие с заинтересованными лицами стекались на побережье.

Мужчина с дамой сердца сделал несколько кругов вокруг островка с идолом, распевая арию, и под аплодисменты своей подруги причалил. «Карельский соловей» сошёл на берег, поклонился публике и, величаво вышагивая, удалился.

«Соловьиная» ария Сусанина оживила остров. Люди засуетились и наполнили мирским шумом воздух. Их торопливые шаги равномерной вибрацией разносились по земле. Утренняя тишина рухнула. И наша команда проснулась. Один за одним стали выходить они из палаток.

Часа через полтора после арии они все столпились вокруг рукотворного идола. Наслаждались своим творением. На них смотрели тринадцать деревянных лиц: четыре грани, по три лица на каждой.

Лица нижнего яруса смотрели грозно, четыре лица посередине задумчиво глядели вверх, а четыре верхних – смеялись. Завершала пирамиду лиц деревянная голова снеговика с кривой ухмылкой.

Ярослав подошёл к путникам, оценивающе оглядел идола, со знанием дела причмокнул и сказал:

– Гости дорогие! Пойдёмте возведём нового языческого бога на пантеон богов!

Команда с радостью согласилась. Гриша с Кирюхой подхватили идола с одного конца, Марк – с другого, дядя Гена с Эдом страховали посередине. Женская половина дружно столпилась вокруг. И команда двинулась к пантеону. Шествие возглавил Ярослав.

Они прошли под верёвочно-шалашным городком, сконструированным на деревьях, обошли низину, поросшую камышом, преодолели холмы. Путникам открылся Пантеон. Высокие, в несколько обхватов идолы грозно смотрели с поднебесной высоты. Маленькие идолы-пни врезались давно высохшими корнями в землю. Создавалось ощущение, что смотришь на бал при дворе озёрного князя. Только собравшиеся почему-то стояли неподвижно или двигались настолько медленно, что для человеческого глаза их движение оставалось незаметным.

На несколько мгновений команда замерла от ощущения причастности к грандиозному. На гостей пантеона смотрели и метафоричные люди-быки, и минотавры, и сказочные волки, и мощные медведи – дикий карнавал лесных стражей. Вот-вот и оживут: ощерит пасть волк, того и гляди резко обернётся огромный лесной кот. И острые глаза щепой вопьются в незваных гостей. Или сойдёт с пьедестала многорукий идол и откроет кривую пасть, требуя жертву. В других угадывались суровые лица карельских жителей и дух стихии с картин Айвазовского.

Прошли меж дриад, сплетённых из гибких стволов молодой поросли и украшенных бусами и монистами из металлических крышек от пивных бутылок.

Пантеон принял идола с головой снеговика, определив ему место между стройными ивами. Марк с Гришей выкопали яму. Усилиями команды установили идола. Голова с носом-морковкой замаячила под облаками.

Сонечка набросала несколько рисунков, а тётя Настя сделала общие фотографии – собрала членов команды около идола, всех расставила по местам и запечатлела на цифровой носитель.

Как ни странно, кутерьма с созданием и возведением идола окончательно вернула тёте Насте душевное равновесие. А общественность, пребывавшая на острове, создала привычную для неё среду обитания: нужно держаться бодрячком и улыбаться. Это стимулировало. Сказать по чести, тётя Настя была удивлена своим срывом. Она не могла поверить, что и вправду выплеснула все свои мысли и переживания на команду. Да, она часто злилась. Но раньше всегда держала подобные мысли и слова в себе. А здесь случилось что-то, границы между ней и остальными рухнули. Возможно, не осталось места для уединения, и команда невольно стала восприниматься как часть её самой. Но когда тётя Настя высказывалась – зло, сердито, она не чувствовала, что переходит грань, не чувствовала, что выходит за рамки. Она негодовала. Но впервые в жизни делала это легко. И ей не было стыдно.

Нужно признать – на кухне, окружённая едой и кулинарными книгами, в шаге от телефона и в паре сотен метров от магазинов, когда волей-неволей оказываешься на виду, а точнее, на слуху у соседей, тётя Настя чувствовала себя комфортнее всего. Она внимательно продумывала каждое слово, чтобы, упаси господь, соседи не услышали лишнего… А здесь мысли о конспирации исчезли. Им на смену пришли другие – о себе самой. Она почувствовала тоску и одиночество. И злость. Походы, о которых длинными вечерами они так любили вспоминать дома, здесь предстали в ином свете. Дома тётя Настя сбегала в отмытые временем, превратившиеся в блажь и обогатившиеся мечтами воспоминания. Она отдыхала в них. Действительность же безжалостно расколола прошлое. Спрятаться было негде.