Путевые впечатления. Юг Франции

Он начал читать. С первых же слов я услышал в его голосе ту интонацию, которая присуща главным образом современной поэтической школе, ту манеру выражения, которая так часто меня поражала у де Виньи, Ламартина и Гюго, а ведь Ребуль в то время не знал никого из них. Это подтверждало то, что я уже давно подозревал, — наличие в современных стихах мелодии, совершенно отсутствовавшей в стихах старой школы. Пока Ребуль читал, я рассматривал его: лицо его приобрело новое выражение — в нем светилась вера. По мере того, как он читал, и в соответствии с тем, что он читал, в облике его отражалась глубокая внутренняя убежденность.

Так мы провели четыре часа; он изливал на меня потоки поэзии, а я все повторял: «Еще!» Я не дал ему утаить ничего из того, что было в ящике его письменного стола: рукописи, тетради, отдельные листки — все было извлечено оттуда; наконец я указал пальцем на последний черновой набросок.

— А это, — сказал он мне, — вы сами прочтете позднее, завтра.

— Почему?

— Потому что это стихи, посвященные вам; я набросал их, поджидая вас. А теперь пойдем осматривать Арены, и, уверяю вас, мы просто заменим один вид поэзии другим; однако лучшее я приберег для вас под конец.

Как я уже сказал, дом Ребуля находился по соседству с Аренами; в конце первой же улицы на нашем пути мы оказались прямо напротив них. После триумфальной арки и театра в Оранже это был первый увиденный мною крупный исторический памятник римской эпохи. Мы обошли его неспешным шагом беседующих друг с другом людей, что заняло у нас четверть часа, после чего снова оказались у его входа. Привратник узнал Ребуля, и, хотя время посещения давно закончилось, для земляка и соседа двери отворились. Пять франков, сунутых мной в руку современного янитора, тотчас же возвысили меня в его глазах настолько, что в ответ на мою просьбу он без труда позволил мне остаться там, после того как уйдет Ребуль, которого, естественно, я не мог заставлять проводить целую ночь вне дома. Впрочем, Ребуль пожелал сопровождать меня в моем первом осмотре этого сооружения изнутри; мы начали с нижней галереи, совершив по ней точно такую же круговую прогулку, как перед этим проделали снаружи; затем мы перешли в верхнюю галерею и оттуда через вомиторий вошли в цирк.

Невозможно передать впечатление, производимое при лунном свете этими исполинскими руинами. Конечно, в Италии можно увидеть более масштабные развалины, и размеры цирка, построенного Титом, значительно больше, чем у цирка Антонина^[44], но туда вы приходите, постепенно готовясь к ожидающему вас зрелищу. Чтобы попасть в цирк Тита, вам нужно пройти пантеон Агриппы, развалины Капитолия и арку Тита, не говоря уже о том, что вы находитесь в Риме, городе великих людей и великих деяний. Но в Ниме, в центре нашей современной Франции, на земле, где ни одна веха не готовит вас к мысли увидеть эти удивительные обломки забытой цивилизации, остов исполина превосходит все предвидения разума, все пределы воображения, все возможные домыслы.

Ребуль сразу же заметил, какое впечатление произвело на меня увиденное.

— Теперь вам больше никто не нужен, — сказал он. — То, что могу сказать вам я, не идет ни в какое сравнение с тем, что вам скажут эти руины. Я оставляю вас с призраком ушедшего мира: беседуйте с ним!

Я с поклоном протянул ему руку. Он прошел через вомиторий. Какое-то время я еще слышал, как раздавались его шаги, потом они стали удаляться и наконец смолкли; я остался один в полной тишине.

Ночь была прекрасна, хотя и немного облачна: луна, принявшая форму полного диска, пронизывала прозрачный воздух Юга своими бледными и холодными лучами, освещавшими, тем не менее, все вокруг; было похоже на северные сумерки. Время от времени внезапно начинал дуть мистраль, врываясь в галереи, хлопая крыльями, подобно орлу, и выходя наружу сквозь щели, пробитые в стенах древнего сооружения то ли рукой человека, то ли поступью времени. В этих звуках было что-то неясное, холодящее душу и вызывающее дрожь: в них слышались то завывания диких зверей, то стоны гладиаторов; к тому же порой между луной и землей пробегало огромное облако, и тогда на Арены опускался мрак, напоминавший черную прозрачную ткань на гробе; на какое-то время все очертания терялись во тьме, но затем мало-помалу, как если бы рука Господа тянула за край саван, труп снова становился виден, распростертый и изувеченный.