Путевые впечатления. Юг Франции

Наш хозяин не пожелал доверить никому, кроме собственных матросов, приготовление этого местного блюда, чтобы мы смогли сохранить о нем воспоминание, соответствующее его репутации; за собой же он оставил общий надзор над этой работой. В итоге мы с Жаденом оказались на два часа предоставлены самим себе; так что он побрел среди холмов зыбучего песка, тянувшихся вдоль моря и вплотную прилегавших к домам Ле-Гро-дю-Руа, в поисках места, откуда бы открывался вид на город, а я поднялся на самый верх маяка, чтобы одним взглядом охватить побережье.

Поднявшись выше фонаря, служившего сигнальным огнем, я мог обозревать всю окружающую низменность. У моих ног виднелись десять — двенадцать домов, из которых состоял Ле-Гро-дю-Руа, а на первом плане — песчаные холмы, среди которых я разглядел Жадена, сидевшего за работой, в то время как около него, поднимая пыль из-под копыт, галопом проносились стада черных быков из Камарга: их подгоняли пастухи с пиками в руках и верхом на маленьких белых лошадках, якобы происходящих от породы арабских скакунов, что остались на Юге после пребывания здесь сарацин. На втором плане тянулись лиманы Репоссе, Общинный, Королевский, Городской и Маретт; их стоячие воды темно-синего цвета, прорезанные узкими косами и заросшие камышами и тамариском, казались твердыми, как зеркало из вороненой стали. На третьем плане возвышались стены города, за которыми прятались сплошь двухэтажные, как мы уже говорили, дома и к которым подводил взгляд большой канал, связывающий его с морем, весь забитый причаленными к его берегам пустыми лодками, покачивающимися на воде, словно огромные мертвые рыбы; наконец, на горизонте сверкала покрытая снегами вершина горы Ванту — выдвинутый вперед неусыпный часовой горной цепи Альп.

Я оставался на верху маяка и созерцал этот странный пейзаж, безлюдность и печаль которого ничто не может передать, вплоть до той минуты, когда наш пунктуальный амфитрион выстрелом из ружья дал сигнал к обеду. Я увидел, как Жаден, уловив призыв, сложил свои вещи и направился к месту встречи; мне же нужно было только спуститься, так как стол был накрыт в самом здании маяка.

Буйабес был достоин богов.

Тотчас же после обеда мы втроем поднялись на маяк, чтобы полюбоваться закатом солнца. Воздух был так удивительно чист и прозрачен, что на западе можно было разглядеть весь берег, тянувшийся от Монпелье до Перпиньяна, и далее за ним, словно облако, тень, дымка, угадывались Пиренеи; на востоке видна была вся дельта Камарга; на юге пламенело огромное море; на севере виднелся восточный город, сверкавший в последних солнечных лучах.

Примерно еще полчаса весь горизонт был охвачен золотой пеленой и море переливалось огнем. Но вот солнце зашло, и одновременно темнота стала как будто подниматься с земли. Мало-помалу море снова приобрело свой сине-зеленый оттенок, а город покрыла сероватая пелена; одна только гора Ванту оставалась еще освещенной в своих высях, и вскоре не стало видно ничего, кроме ее вершины, сверкавшей, словно огнедышащий вулкан. Затем и это последнее пламя, символ жизни, погасло в свою очередь, и весь пейзаж, уже окутанный тьмой, погрузился, наконец, в полный мрак.

Следуя вдоль берега канала, мы вернулись в город. Когда мы добрались до края лимана Репоссе, г-н Винь повел нас направо и показал нам остатки древней стены, относящейся к двенадцатому или тринадцатому веку. Эти развалины, называемые Ла-Фейрадой, служат еще одним свидетельством того, что во времена крестовых походов море не подходило к стенам Эгморта.

Немного существует на свете дорог, столь же печальных, как та, что ведет от Ле-Гро-дю-Руа к городу, однако сумерки делали ее еще печальнее. Мы прошли три четверти льё, не встретив ни одного человека, хотя временами по правую руку от нас видели жалкие лачуги, погрузившие свои прогнившие опоры в стоячие воды лиманов, а по левую руку — вспышки огня, вслед за которыми слышались ружейные выстрелы. Это стрелял какой-то укрывшийся в засаде крестьянин, подстерегавший уток и турпанов, которые по своей прихоти перемещались стаями по две-три сотни и, пролетая над островами, поросшими тамариском, сами подставляли себя под огонь охотников: дело в том, что все жители Эгморта, получившие от Людовика Святого различные свободы, сохранили дарованное им право на охоту и рыбную ловлю, и каждый из них держал в своем доме или хижине рыбацкую сеть и ружье для охоты на уток.

Было всего лишь восемь часов вечера, когда мы вернулись в Эгморт, но все окна там были уже закрыты и все двери заперты; ни один огонек не давал знать, что в этом мертвом городе еще тлеет жизнь. Мы пересекли несколько улиц, столь же пустынных, как улицы Геркуланума или Помпей; наконец, мы добрались до дома мэра, и нам достаточно было увидеть веселые огни, встретившие нас там, и приветливое лицо брата хозяина, пришедшего провести с нами вечер, чтобы сбросить с души груз печали.