Путевые впечатления. Юг Франции

Дорога в Бо полностью соответствует тому месту, куда она ведет: следуя вначале вдоль малого и большого Пе-люкских прудов, она какое-то время тянется рядом с римским акведуком, который начинается в горах близ Орго-на, пересекает дорогу в Экс чуть выше Эльзема, проходит мимо Сен-Реми и теряется в окрестностях Арля. Вместе с ней мы углубились в покрытую камышами и тростником пустынную местность, болотистая почва которой кажется дном бывшего лимана. Оставив позади Арльский акведук, мы двинулись вдоль Барбегальского, а затем начали подниматься в горы, такие же безрадостные, как и только что покинутая нами безлюдная равнина. В Мосане нам предложили перекусить, предупредив, что мы не найдем никакой еды ни в Манвиле, ни в Бо.

В полульё от Мосана, обогнув гору, мы увидели на вершине утеса, стоявшего посреди голой местности красноватого цвета, тот город, который мы намеревались посетить. По крутой извилистой тропе, ведущей наверх, мы продвигались вперед, не видя ни малейших признаков близости человеческого жилья и не слыша ни единого отзвука того шумного дыхания, какое свидетельствует о жизни города: дело в том, что люди и в самом деле ушли отсюда и несчастный город умер, по-настоящему умер, умер от заброшенности, истощения и голода, поскольку дорога, которая вела из Оргона в Арль и была артерией, подававшей кровь в его сердце, отклонилась в сторону или сама заглохла, когда Прованс начал терять свое величие; и тогда городу стало недоставать всего, что нужно для жизни, словно девушке, которая жила любовью и от которой любовь ушла.

И тогда часть обитателей Бо, устав от своего одиночества, постепенно стали покидать свои жилища и обосновываться в Оргоне, Тарасконе и Арле; другие, преданно и свято чтившие отцовский кров, остались и угасали здесь в полной обособленности. Никто не приезжал сюда — ни для того, чтобы сменить изгнанников, ни для того, чтобы наследовать умершим, и город без жителей в конце концов остался стоять на дороге всеми покинутый, незащищенный, печальный и погруженный в траур, напоминая нищего, который стоит на обочине и, плача, просит подаяние.

На середине подъема тропинка подвела нас к могиле, и мы увидели распятие. Разрушение затронуло и этот символ вечного искупления, так же как и все смертное, что его окружало: обе ноги Христа были сломаны, и он висел на руке из слоновой кости на железной перекладине креста.

Чуть дальше мы снова повернули за угол и оказались перед низкими покосившимися воротами города; деревянные створки были сняты и, несомненно, пущены на дрова, а железные крепежи унесены каким-нибудь цыганом, рассчитывавшим продать их. Мы двинулись по улице города; окна и двери жилищ были распахнуты. Мы увидели дома, порталы которых, поддерживаемые колоннами времен Возрождения, были украшены баронскими гербами; мы увидели больницу, где не было ни сторожей, ни больных, откуда не доносились ни стоны, ни последние вздохи. Мы увидели древний замок, вытесанный в скале, вероятно в память о евангельских словах: «Блажен человек, возведший свой дом на камне!» Однако эта скала, округленная башнями, пронизанная покоями, подрытая потайными ходами, лишилась прочного основания, и замок-монолит рухнул целиком, словно опрокинутый рукой великана.

Лишь одно осталось почти нетронутым — кладбище. Рядом с замком, на эспланаде, господствующей над всей долиной, в известняке были выдолблены сотни могил разной величины, предназначенные для людей всех возрастов. Тут были могилы для сыновей и матерей, стариков и детей. Пользовались ли этими могилами, после чего какая-нибудь кощунственная рука подняла крышки и разбросала кости, или же они с самого начала стояли пустые? Может быть могильщик, оказавшийся щедрее смерти, подготовил для нее все эти могилы как раз в то время, когда у нее не нашлось трупов, чтобы туда их положить?

Я сел посреди этого странного кладбища, свесив ноги в одну из могил, и устремил взгляд на этот необычайный город, пригодный для жилья, но необитаемый; мертвый, но сохранивший видимость жизни; подобный усопшему, облаченному в его одежды, нарумяненному и поставленному на ноги. И мной овладела бесконечно глубокая печаль, грустнее той, что обладает слезами, красноречивее той, что требует слов, мучительнее той, что сопровождается рыданиями.

Внезапно меня вывел из этого состояния звон колокола. Я встал, как человек, пробудившийся от сна и требующий истолковать ему сновидение, которое продолжается наяву; однако мой сопровождающий не мог дать никаких пояснений по этому поводу, и мне пришлось разбираться в причине колокольного звона самому. Я направился к церкви, дверь которой была распахнута, как и все другие двери в городе. Поднявшись по дюжине ступеней, что вели ко входу в церковь, я вошел в нее. После моих тщетных попыток омочить пальцы в сухой кропильнице моим глазам внезапно открылось самое печальное зрелище, какое только можно увидеть, словно Бог пожелал в один день показать мне всю поэзию смерти.