Путевые впечатления. Юг Франции

Мне снилось, что дерево, на котором сидел шастр, уходит в землю, как деревья в марсельском театре. Вы ведь бывали в марсельском театре, сударь? Он превосходно механизирован. Представьте себе, однажды, когда давали «Чудовище» и в нем играл господин Аньель из театра Порт-Сен-Мартен… Вы, должно быть, знаете господина Аньеля?

Я кивнул, подтверждая, что имею счастье его знать.

— Так вот, я рассказываю о нем. Едва занавес упал, я устремился на сцену и не заметил люка, в который он проваливался. Трах! Я провалился в тот же люк. У меня не было сомнений, что я разобьюсь вдребезги; к счастью, внизу еще оставался матрац. В эту самую минуту туда явился рабочий сцены, чтобы забрать матрац, и увидел, как я лежу на спине, дрыгая в воздухе руками и ногами.

«Вы, вероятно, ищете господина Аньеля? — спросил рабочий. — Он только что вышел отсюда и сейчас должен быть в своей ложе».

«Спасибо, приятель!» — сказал я ему и направился в ложу.

Господин Аньель, действительно, был там.

Все это я вам рассказываю лишь для того, чтобы вы поняли, как замечательно механизирован марсельский театр.

Итак, мне снилось, что дерево, на котором сидит шастр, уходит в землю и я беру в руку эту мерзкую птицу. Подобное ощущение так на меня подействовало, что я проснулся.

Птица все еще была на прежнем месте.

Больше я уже не засыпал; я слышал, как пробило два часа, три, четыре.

Начался рассвет. Шастр проснулся; я был как на иголках. Наконец, раздались первые звуки «Ангелуса»: я перестал дышать.

Трактирщик сдержал свое слово и во время «Ангелуса» появился вместе с моим ружьем. Не сводя глаз с птицы, я протянул к ружью руку, одновременно сделав трактирщику знак, чтобы он поторопился; однако он отдал мне ружье, только когда смолк последний звук «Ангелуса».

В это самое мгновение шастр пискнул и взмыл вверх.

Я полез на стену и забрался на ее верх: в эту минуту я забрался бы и на колокольню Аккуль. Шастр опустился на конопляное поле. Ведь он еще не завтракал, и в нем заговорила натура.

Кинув трактирщику экю в оплату за ужин, я спрыгнул на землю по другую сторону стены и бросился по направлению к полю. Я был так занят преследованием шастра, что не обратил внимания на полевого сторожа, бежавшего за мной по пятам; так что, очутившись посреди поля и уже собираясь вспугнуть шастра, я вдруг почувствовал, как меня схватили за воротник. Я обернулся: передо мной стоял полевой сторож!

«Именем закона! — объявил он. — Следуйте за мной к мэру!»

В ту же секунду шастр взлетел.

Даже если бы меня окружал полк гренадеров, я бы стремглав пробился сквозь их ряды, чтобы погнаться за птицей. Я отшвырнул от себя полевого сторожа, словно картонную игрушку, и кинулся прочь с этой негостеприимной территории.

К счастью, шастр совершил большой перелет, и я оказался далеко от гнавшегося за мной сторожа. До зарослей, где укрылся шастр, я добежал настолько запыхавшимся, что не мог взять его на прицел своего ружья. Я сказал себе: «То, что отложено, еще не потеряно» — и продолжил преследование.

Я шел, сударь, весь день. На этот раз мой ягдташ был пуст. Я питался дикими плодами и пил воду из ручьев. Пот заливал мне лицо: должно быть, на меня было страшно смотреть.

Наконец, я оказался на берегу высохшей реки.

— Это был Вар, — пояснил Мери.

— Да, сударь, это был Вар. Я пересек его, не догадываясь, что вступаю на территорию чужой страны. Для меня это не имело никакого значения: я видел шастра, прыгавшего в двухстах шагах впереди меня по земле, где не было ни одного кустика, за каким он мог бы укрыться. Я подобрался к нему крадучись, целясь в него через каждые десять шагов. Он был в трех ружейных выстрелах от меня, сударь, как вдруг ястреб, проклятый ястреб, круживший над моей головой, камнем упал вниз, схватил моего шастра и взмыл вместе с ним ввысь.

Я был убит, господа. Только тогда я ощутил, как у меня все болело. Мое тело было покрыто ранами, оставленными на нем колючками, сквозь заросли которых я пробирался. Все мои внутренности были истерзаны той пищей, какой я пытался ввести их в заблуждение. Обессиленный, я рухнул на обочину дороги.

Мимо проходил какой-то крестьянин.

«Приятель, — обратился я к нему, — есть ли поблизости город, деревня или хоть какая-нибудь хижина?»

«Gnorsi, — отвечал он, — се la citta di Nizza un miglio avanti^[85]».

Я оказался в Италии, сударь, не зная ни одного слова по-итальянски, и все из-за этого проклятого шастра!

Выбирать не приходилось. Я с трудом поднялся и побрел, опираясь на свое ружье как на палку. Чтобы пройти милю, мне понадобилось полтора часа. До этого я жил лишь надеждой; как только надежда меня оставила, я тут же ощутил всю свою слабость.

Наконец, я вошел в город и у первого же прохожего спросил адрес хорошей гостиницы — вы сами понимаете, что мне нужно было прийти в себя. К счастью, тот, к кому я обратился с этим вопросом, безукоризненно говорил по-французски; он направил меня в гостиницу «Йорк» — лучшую в городе.

Я попросил комнату на одного и ужин на четверых.

«Вы ждете троих друзей, сударь?» — переспросил слуга.

«Делайте, что вам говорят!» — бросил я.

Слуга вышел.