Путевые впечатления. Юг Франции

Все, что он нам говорил, было истинным, как Евангелие. Через час снова стала видна черная масса, от которой мы отдалились за несколько часов до этого. Наш эскорт углубился в аллею деревьев, ветви которых так затемняли дорогу, что, проехав совсем рядом с ней, мы не смогли ее различить. Спустя несколько минут после того, как пробило полночь, мы постучались в ворота Авиньона. Привратник поднялся с ворчанием и осведомился, кто стучит в такой поздний час. Жандармы назвали себя. Тотчас же ворота распахнулись, пропуская представителей власти и бродяг, которых они привезли с собой; затем мы услышали, как привратник закрыл за нами обе створки ворот, повернул ключ и задвинул засовы. Мы вздохнули с облегчением, ибо раз уж мы оказались внутри города, нас почти что наверняка не могли выставить из него.

— А теперь, господа, — произнес чудесный жандарм, спешившись и подойдя к нашей карете, — надеюсь, вы не станете долее противиться и предъявите мне ваши паспорта.

— Разумеется нет, — ответил я, протягивая ему свой паспорт и паспорт Жадена, — вы можете убедиться, что они в порядке.

Жандарм взял их, вошел в комнатушку привратника, внимательно изучил их и, видя, что придраться не к чему, вернул нам.

— Вот, господа, — произнес он. — Тысяча извинений за то, что доставили вас сюда таким образом.

— Какие могут быть извинения? — отвечал ему я. — Напротив, тысяча благодарностей, славные господа! Если бы не вы, нам бы пришлось ночевать в открытом поле, тогда как благодаря вам мы будем ночевать в гостинице «Пале-Рояль», если вы будете настолько любезны, что укажете нам ее.

— Мы направляемся в ту же сторону, господа, и если вам угодно, чтобы мы по-прежнему служили вашим эскортом, то мы доставим вас прямо к дверям господина Мулена.

— Охотно, при условии, что эскорт согласится принять десять франков, чтобы выпить за наше здоровье.

— Нам запрещено получать что-либо сверх жалованья, предоставляемого нам правительством. Так что если хотите, заплатите что-нибудь этому славному человеку, которого мы потревожили.

Я был в замешательстве от такого бескорыстия, но Жаден, скептик по природе, обратил мое внимание на то, что привратник заодно был еще и виноторговцем, а это заставляло думать, что десять франков, перейдя в другие руки, не изменят своего первоначального предназначения.

Я раз и навсегда предупреждаю своих читателей, что Жаден — безбожник, не верящий ни во что, даже в добродетель жандармов.

Как бы то ни было, наши жандармы честно сдержали свое слово и мы высадились у дверей гостиницы «Пале-Рояль».

Так состоялся наш въезд в Авиньон, о котором его историк Франсуа Нугье говорит, что «благородство города кроется в его древнем происхождении, приятность — в местоположении, величие — в высоте и крепости стен, благополучие — в плодородии почвы, очарование — в мягкосердечии его жителей, дворцы его поражают роскошью, широкие улицы — красотой, знаменитый мост — хитроумием устройства, торговля наделяет его богатством, а все это вместе делает его славным во всем свете».

КОМНАТА НОМЕР ТРИ

Несмотря на поздний час нашего прибытия, вскоре мы получили, благодаря расторопности нашего хозяина, пылающий камин и приличный ужин. Когда мы согрелись и насытились, он позвал слугу и велел ему приготовить для меня комнату № 1.

— Если для вас это безразлично, — сказал я ему, — не предоставите ли вы мне комнату номер три?

— Та, что я вам предлагаю, — отвечал он, — лучше и к тому же выходит на улицу.

— Это не столь важно, — заметил я, — мне нужна именно комната номер три.

— Обычно мы ее предоставляем только тогда, когда все остальные комнаты заняты.

— Даже когда ее у вас просят?

— Никто не просит об этом без веской причины, и если она у вас есть…

— Я крестник маршала Брюна.

— Тогда я понимаю, — произнес хозяин. — Проводите господина в комнату номер три! — распорядился он.

И в самом деле, я уже давно дал себе слово совершить траурное паломничество, которое в настоящее время выполнял. Маршал Брюн был одним из немногих друзей отца, оставшихся ему верными, когда тот, приняв в Египте сторону генерала Клебера, оказался в немилости у Наполеона; более того: после смерти моего отца-изгнанника, он единственный осмелился ходатайствовать, хотя и тщетно, перед императором о помещении меня в военное училище и вплоть до 1814 года предоставлял нам трогательные, но бесплодные доказательства того, что моя мать и я не забыты им. Во времена потрясений, последовавших за двумя реставрациями, мы потеряли его из вида и не знали, где он находится, как вдруг по всей Франции прокатилось страшное известие об убийстве маршала Брюна!..