Путевые впечатления. Юг Франции

Мы провели вместе целый день: посетили церкви, рынки и гавани. Мы окунулись в мир молитв, торговли и распрей местных жителей, наделенных смуглой, как у арабов, кожей и жаркой испанской кровью, своего рода живых ракет, которым, для того чтобы вспыхнуть и взлететь, достаточно услышать рядом с собой какое-нибудь политическое мнение. И тут я понял, что у городов, как и у людей, бывают совершенно различные характеры и в корне несовпадающие внешние облики. И так же как невозможно заставить африканца подчиняться немецким или русским законам, о городах надо судить исходя из широты, на которой они находятся, и принимать в расчет сумрачное ли над ними небо или раскаленное, лед ли их покрывает или заливает своими лучами солнце.

Поэтому, когда вечером я вернулся в гостиницу, в комнату № 3, и у изножья своей кровати снова увидел пулевое отверстие, накануне вызвавшее у меня жуткие сновидения, смерть маршала по-прежнему казалась мне ужасной, но в то же самое время она казалась мне столь же естественной, как гибель человека, по неосторожности попавшего в логово тигров.

Попытаемся разъяснить читателям нашу мысль и изобразим им прошлые времена, чтобы они судили настоящее так, как судит его Бог.

Эпоха религиозных распрей, приведших к политической вражде, восходит в Авиньоне к двенадцатому веку. Пьер Вальдо, лионский горожанин, объявил себя главой секты реформаторов, желавших вернуть христианству его евангельскую простоту. Этот предшественник Лютера, Кальвина и Уиклифа нашел многочисленных приверженцев среди жителей Лиона, которые всегда были в высшей степени подвержены мистическим воззрениям и даже в нашу эпоху безбожия (или, по крайней мере, сомнений) дали нам Эдгара Кине, Сен-Мартена, Балланша и в каком-то смысле Ламартина, в ком можно оспаривать набожность, но не религиозность.

Тем временем епископы, владетели Лиона, обладавшие не только духовной властью, но еще и светской, заставили последователей Вальдо (их называли вальдесами) покинуть город; те ушли, ведомые своим главой, и взяли с собой своих жен, детей и слуг. На какое-то время изгнанники остановились в Дофине, но вскоре, встретившись и там с гонениями, новоявленный Моисей опять возглавил бегство новоявленных древних евреев, переправился через Дюране между Амбрёном и Систероном и попытался найти приют в графстве Венессен, освободившемся от господства Империи и находившемся под непосредственной властью графов Тулузских. Вскоре жители этого графства сами стали проникаться сочувствием к религиозным воззрениям своих гостей, часть которых обосновалась в долине Со, за горами Ванту, а часть — в Лангедоке, где, вследствие искажения слова «вальдесы», как они именовались вначале, их стали называть вальденсами, а затем — альбигойцами, ибо их скопление составило большую часть населения города Альби и графства, столицей которого он являлся.

Однако вскоре среди чувственного и поэтичного Лангедока их первоначальная простота изменилась к худшему: они восприняли насмешливый язык предков трубадуров и стали преследовать своими рифмованными памфлетами католические обряды и католических священников. Знать, принцы и даже короли, не обладавшие твердыми верованиями, покинули лоно Церкви и отдались этой ереси, уже грозившей распространиться от Пиренеев до Гаронны, как вдруг один-единственный человек решил преградить ей путь. Это был Доминик, помощник приора в Осме, выборщик церкви святого Иоанна Латеранского в Риме: он призвал к крестовому походу. Его проповеди пробудили не только религиозную вражду, но и территориальную неприязнь. Северяне всегда не выносили южан — они не могли простить им ни их богатств, их благополучия, их городских свобод, которым те были обязаны римлянам; ни их искусства, их сооружений, их цивилизации, которые те получили от арабов. Северяне помнили, что Хлодвиг, Карл Мартелл и Карл Великий лишь прошли по этой обласканной солнцем земле и не смогли укорениться в ней. Так что призывы Доминика оказали большее воздействие, чем он сам на это рассчитывал; и, несмотря на героическую борьбу виконта де Безье^[37] и короля Педро Арагонского, Симон де Монфор захватил один за другим все укрепленные города, которые обороняли альбигойцы, а Раймунд Тулузский, которого мы еще увидим приносящим публичное покаяние в Сен-Жиле, на ступенях церкви, нанес им последний удар, отрекшись от их ереси.