Путевые впечатления. В России. Часть первая

Миних, чтобы поддержать беседу, которая не складывалась, заговорил о своих военных кампаниях и различных боях, в которых ему приходилось участвовать за сорок лет своей службы.

Внезапно Лёвенвольде спросил:

— Господин маршал, случалось ли вам в ваших военных походах предпринимать ночью что-либо важное?

Вопрос был задан настолько в точку, что Миних вздрогнул, но, сохраняя самообладание, спокойно ответил:

— Не припомню, чтобы я предпринимал ночью что-либо исключительно важное; однако я взял за правило использовать любые обстоятельства, которые мне благоприятствуют.

Отвечая таким образом, он бросил взгляд в сторону герцога Курляндского.

Герцог немного приподнялся на локте, когда г-н Лёвенвольде задал этот вопрос: опершись головой на руку, он оставался в такой позе все то время, пока длился ответ Миниха, а затем со вздохом вновь опустился на постель.

В десять часов вечера все разошлись. Миних пошел к себе и, как обычно, лег в кровать, но сам потом признавался, что не мог сомкнуть глаз.

В два часа ночи он поднялся, призвал к себе своего адъютанта Манштейна, дал ему распоряжения, а затем вместе с ним отправился во дворец принцессы Анны.

Там он собрал в прихожей офицеров из ее личной охраны, затем прошел в покои принцессы и почти сразу возвратился вместе с ней.

— Господа, — сказал он, — ее высочество не может больше сносить оскорблений, которыми осыпает ее регент; она обращается к вашему патриотическому чувству и призывает вас выступить против этого чужеземца, встав под мое начало. Речь идет о том, чтобы арестовать герцога Курляндского. Готовы ли вы это сделать?

— Это не приказ маршала Миниха, господа, это моя просьба, — сказала принцесса, протягивая офицерам руки для поцелуя.

Офицеры бросились целовать ее руки, а некоторые опустились перед ней на колени.

Раздался общий негодующий возглас: все они ненавидели герцога.

Охрана состояла из ста сорока человек; сорок из них остались во дворце, а Миних, его адъютант и офицеры направились в Летний дворец, где жил Бирон.

Небольшой отряд остановился в двухстах шагах от дворца; оттуда маршал отправил Манштейна к офицерам охраны регента, чтобы объяснить им, что происходит. Эти офицеры, которые точно так же, как их товарищи, ненавидели Бирона, не только присоединились к ним, но и предложили им свою помощь, чтобы арестовать герцога.

Манштейн доложил Миниху об этих благоприятных настроениях караула.

— Раз так, — заявил маршал, — это будет еще легче, чем я предполагал. Возьмите офицера и двадцать солдат, войдите во дворец и арестуйте герцога, а если он будет сопротивляться, убейте его как собаку.

Манштейн повиновался; он прошел в спальню герцога. Бирон лежал в одной постели с супругой; они спали так крепко, что не проснулись, даже когда затрещала дверь, которую пришлось взломать.

Видя, что никто не шевельнулся, Манштейн направился прямо к кровати, отдернул занавески и произнес:

— Господин герцог, проснитесь!

Герцог и его жена проснулись и, увидев, что их кровать окружена вооруженными людьми, тотчас принялись звать на помощь.

Одновременно герцог соскользнул на пол, чтобы спрятаться под кроватью, но Манштейн вытащил его из прохода у стены; солдаты накинулись на Бирона, заткнули ему рот кляпом и связали руки шарфом. Затем, набросив на мужа и жену одеяла, сдернутые с кровати, супругов отнесли в караульню.

Когда герцогиня узнала, что Миних лично руководил их арестом, она сказала:

— Я скорее бы поверила, что всемогущий Бог может умереть, нежели в то, что маршал способен так повести себя со мною.

Бирона и его жену выслали в Сибирь. Принц Ульрих Брауншвейгский, отец императора, был объявлен генералиссимусом, а Миних — первым министром, что почти полностью лишало Остермана всякого веса.

В итоге по прошествии трех месяцев Остерману удалось доказать регентше и ее мужу, назначенному соре-гентом, что, раз уж у них нет возможности достойным образом вознаградить человека, которому они обязаны всем, то самое лучшее — ответить ему неблагодарностью.

Подобные советы столь привлекательны для государей, что те крайне редко могут устоять перед ними.

Через три месяца Миних подал прошение об отставке, и оно было принято. После этого старый маршал остался в Санкт-Петербурге, довольствуясь тем, что, по словам историка, самим своим присутствием досаждал недругам.

Герцогиня Анна не стала пренебрегать той достаточно пустой формальностью, какой, однако, государи, вступающие в права регента, неизвестно почему придают большое значение: речь идет о приносимой им присяге на верность.

Среди тех, кто приносил эту присягу, была принцесса Елизавета, которая, будучи дочерью Петра I, вполне могла считать, что у нее прав на корону ничуть не меньше, чем у дочери Ивана и у правнука Петра.

Тем не менее царевна беспрекословно принесла присягу; однако ей сказали, и она сохранила это в памяти, что большинство солдат, которые под командованием

Миниха арестовывали герцога Курляндского, полагали, что они действуют по ее приказу и во имя ее интересов.