Путевые впечатления. В России. Часть вторая

Все кончается постройкой и установкой кибитки для молодых супругов; на ее пороге женщина сбрасывает с себя покрывало, которое она не снимала до этой минуты. И тогда супруг подкидывает в воздух покрывало, которое только что сняла с себя его жена, и поскольку в этом бегстве невесту, если она очень родовита, непременно сопровождает фрейлина, а если ее положение не такое высокое — простая служанка, то любой калмык, сумевший завладеть покрывалом невесты, становится мужем этой служанки или этой фрейлины.

Похороны у калмыков тоже имеют особый характер. У них существуют, как это было у древних римлян, дни благоприятные и неблагоприятные. Если умерший скончался в удачный день, его погребают, как в христианских странах, и на его могиле водружают маленький флажок с написанной на нем эпитафией; если же, напротив, смерть совпала с неудачным днем, тело умершего оставляют на поверхности земли, покрывают войлочным ковром или циновкой и заботу о его погребении оставляют хищникам.

Наше возвращение во дворец происходило бы в том же порядке, в каком мы оттуда вышли, если бы Курно и Калино, утратив свое преждевременное доверие к калмыцким лошадям, не отпустили их на волю, словно на них только что была привезена украденная невеста, и не возвратились пешком.

Что же касается наших двенадцати придворных дам, то они и на обратном пути выказали себя столь же достойными наездницами.

По возвращении я спросил князя Тюменя, к каким семьям они принадлежат.

— Ни к каким, — ответил он.

— Как это ни к каким? — не понял я.

— Ну да, они сироты. Я пришел к мысли, что придворных дам для моей жены лучше выбирать среди сирот, которые таким образом приобретут подле нее достойное положение и обеспеченное будущее, чем брать их из богатых семей, у которых нет во мне никакой нужды.

То был не единственный ответ подобного рода, полученный мною от князя.

Когда мы вернулись во двор перед дворцом, он был заполнен народом: там собралось более трехсот калмыков.

Князь давал им всем обед в мою честь: для них зарезали коня, двух коров и двадцать баранов. Филе конины, нарубленное с луком, солью и перцем, полагалось есть сырым в качестве закуски. Князь подал нам порцию этого национального кушанья и предложил его попробовать; каждый из нас съел по кусочку величиной с орех. У меня нет намерения навязывать эту закуску нашим гурманам, но вполне очевидно, что она куда лучше, чем кое-какие блюда, которые мне довелось есть за столом у русских аристократов.

Князь, прежде чем мы сели за стол, занялся своими калмыками, наблюдая за тем, чтобы у них не было ни в чем недостатка, и, словно считая себя обязанным извиниться передо мной за эти заботы, задерживавшие нашу трапезу, сказал:

— Эти люди дают мне средства к существованию, а потому справедливо, что я доставляю им немного радости.

Как видно, князь Тюмень поистине человеколюбив.

Он очень богат, но его богатство ничуть не похоже на наше и не может быть оценено нашими мерками.

У него около одиннадцати тысяч подданных; каждый кочевник ежегодно платит ему десять франков в виде оброка, то есть денежной повинности; заплатив эту сумму, он волен работать на себя, вместо того чтобы работать на князя.

Разумеется, вознаграждение за труд подданного принадлежит ему самому.

Так что прежде всего у князя есть доход примерно в миллион сто тысяч франков в год.

Кроме того, у него есть пятьдесят тысяч лошадей и тридцать тысяч верблюдов; что же касается баранов, то им вообще никто не ведет счет: возможно, их десять или двенадцать миллионов.

Примерно шестьсот тысяч голов продается на каждой крупной ярмарке, а таких ярмарок четыре в год — Казанская, Донская, Царицынская и Дербентская.

Князь приказал зарезать для нас молодого верблюда и шестимесячного жеребенка. В представлении калмыков мясо двух этих животных — самая изысканная и самая почетная еда, какую только может вкусить человек.

Филе, отбивные котлеты и задний окорок из туш этих молодых животных составили основные блюда нашего завтрака, но, кроме того, на стол были поданы еще баранина, куры, дрофы и другая дичь, причем в совершенно дикарском изобилии.

Пока мы завтракали, триста калмыков завтракали тоже и не менее обильно, чем мы.

Во время десерта князь попросил меня встать и с бокалом в руке подойти к окну, чтобы выслушать их здравицу и провозгласить ответную.

Я откликнулся на этот призыв. Все калмыки встали, держа в одной руке деревянную чашку, а в другой наполовину обглоданную кость лошади, коровы или барана. Они трижды прокричали "ура" и выпили за мое здоровье.

Но мой бокал показался князю слишком маленьким, чтобы достойно ответить такому массовому порыву, так что мне принесли рог, оправленный в серебро, и вылили в него полную бутылку шампанского; полагая себя способным выпить за здоровье одиннадцати тысяч подданных князя тринадцатую часть того, что Бассомпьер выпил за здоровье тринадцати кантонов, я осушил мой рог залпом: этот подвиг принес мне единодушную овацию, однако не побудил меня повторить его.