Княгиня посадила рядом с собой г-жу Давыдову, мне и г-ну Струве предложила сесть впереди, а своей сестре поручила быть хозяйкой второй коляски и разместить в ней двух других дам и Муане.
Князь и его телохранители сели на коней.
Оставались двенадцать придворных дам, которые по-прежнему стояли в одеревенелых позах, словно манекены в витрине.
Но по одному лишь слову княгини, которая, вероятно, позволила им распрощаться с этой чопорностью, они издали ликующий вопль, подоткнули между ног свои парчовые юбки, пропустив передний подол назад и задний — вперед, схватили под уздцы лошадей и вскочили, не пользуясь стременами, верхом в седло, а затем, не заботясь о том, что их ноги в грубых башмаках обнажились до колен, пустились в неистовый галоп, испуская дикие крики, служившие, по-видимому, выражением бурной радости.
Два моих спутника, Калино и Курно, уносимые своими лошадьми, которые были решительно настроены следовать за лошадьми придворных дам, внезапно остановились: один в тридцати шагах от дворца, другой в пятидесяти, — словно вехи, воткнутые в землю и отмечающие пройденный путь.
Я пребывал в полном изумлении: наконец-то мне удалось встретить нечто неожиданное, другими словами то, к чему стремится всякий путешественник!
LXIX. ПРАЗДНИК У КНЯЗЯ ТЮМЕНЯ
Двери пагоды были раскрыты настежь, но в храме царила тишина.
Однако в ту минуту, когда и князь, сойдя с коня, и княгиня, выйдя из коляски, и все остальные, выйдя из коляски или сойдя с коня, вступили на порог храма, раздался страшный, оглушительный, неслыханный шум.
Этот шум, в сравнении с которым звук подземных адских труб из "Роберта-Дьявола" показался бы созвучиями флейт и гобоев, производили два десятка музыкантов, расположившихся лицом друг к другу в главном проходе пагоды, который вел к алтарю.
Каждый из музыкантов либо во всю силу своих легких во что-то дул, либо изо всей мочи во что-то бил.
Те, кто бил, били в тамтамы, в барабаны или в цимбалы; те, кто дул, дули в обычные трубы, в огромные морские раковины или в колоссальные трубы двенадцати футов длиной.
Стоял такой грохот, что можно было сойти с ума.
Статистика, проведенная в отношении этих удивительных виртуозов, дает следующие результаты: те, кто дует в обычные трубы, могут, в среднем, продолжать это занятие шесть лет; те, кто дует в морские раковины, способны делать это не более четырех лет; те, кто дует в двенадцатифутовые трубы, не в состоянии выдержать более двух лет.
На исходе указанных сроков все дующие начинают харкать кровью; им дают пенсию и отпаивают их кобыльим молоком.
Кое-кто из них поправляется, но это бывает редко.
Ни один из этих музыкантов не учился музыке: это замечаешь с первой минуты. Все их умение состоит в том, чтобы бить или дуть как можно сильнее; чем ужаснее шум, тем больше это нравится далай-ламе.
Во главе музыкантов, рядом с алтарем, находится первосвященник, облаченный с ног до головы в желтые одежды и стоящий на коленях на персидском ковре.
На другом конце храма, рядом со входом, облаченный в длинное красное одеяние, стоит, накинув на голову желтый капюшон и держа в руке длинный белый жезл, главный церемониймейстер.
Находясь среди звона всех этих колокольчиков, грохота цимбал, гула тамтамов, стука барабанов, завывания раковин, рева труб, можно было поклясться, что ты присутствуешь на каком-то шабаше, которым управляет сам Мефистофель.
Все это длилось с четверть часа. Через четверть часа все музыканты, которые во время игры сидели, в полном изнеможении откинулись на спину. Если бы им пришлось играть стоя, они все попадали бы навзничь.
Я умолил г-на Струве, чтобы он обратился к князю Тюменю с просьбой сжалиться над ними.
Князь, который, в сущности, был милейший человек и обрек своих подданных на такую пытку лишь из желания воздать почести гостям, тут же пощадил музыкантов.
Однако, когда грохот прекратился и нам захотелось поговорить друг с другом, выяснилось, что мы друг друга не слышим. У нас возникло впечатление, что мы оглохли.
Тем не менее гул в ушах у нас постепенно стих, и мы вновь обрели пятое чувство, казалось, навеки утраченное нами.
Затем мы подробнейшим образом осмотрели убранство пагоды. И вот что поразило меня больше, чем все эти фигуры из фарфора, меди, бронзы, серебра и золота, какими бы диковинными они ни были; вот что показалось мне более замысловатым, чем все эти знамена с изображениями змей, драконов и химер: большой цилиндр, похожий на барабан огромной шарманки, около двух футов в длину и четырех футов в диаметре, весь украшенный ритуальными фигурками, которые располагались по его окружности, как знаки зодиака на небесной сфере.
Догадываетесь, что это за цилиндр? Госпожа де Севи-нье поставила бы сто против одного, что вы не догадаетесь, а я поставлю тысячу.
Но поскольку вы не догадаетесь и при такой ставке, я скажу вам отгадку.
Это была мельница, на которой крутят молитвы!
Правда, эта драгоценная машина служит только князю.