Путевые впечатления. В России. Часть вторая

Шатры княгини — их было три, и они соединялись между собой: первый служил прихожей и залом ожидания, второй — гостиной и спальней, третий — умывальной и гардеробной — так вот, повторяю, эти три шатра были несколько больше жилищ простых калмыков, но имели точно такую же форму и снаружи их покрывала точно такая же ткань.

Что же касается внутреннего убранства, то здесь уже было существенное отличие.

Средний шатер, то есть главный, освещался сверху, как это было принято, через круглое отверстие в крыше, но внутри весь был обтянут красным узорчатым шелком; пол покрывал великолепный ковер из Смирны, а внутренний проход в помещении был выстлан вышитым войлоком из Хорасана.

Напротив входа в шатер находилась огромная тахта, служившая диваном днем и постелью — ночью; у ее изголовья и изножья стояли похожие на две этажерки, уставленные китайскими безделушками, два алтаря, посвященные далай-ламе; над этими алтарями, в воздухе, насыщенном благовониями, колыхались знамена, флаги и вымпелы всевозможных цветов.

Княгиня восседала на тахте, а у ее ног, на ступеньках, по которым можно было взойти на это подобие трона, находились ее двенадцать придворных дам, пребывавших в тех же позах, в каких они предстали перед нами впервые, — то есть сидевших на собственных пятках и впавших в состояние своей изначальной неподвижности.

Признаться, в ту минуту я отдал бы все на свете, чтобы иметь с собой фотографа, который мог бы за несколько секунд запечатлеть всю эту картину, такую странную и вместе с тем такую живописную.

По всей внутренней окружности шатра были приготовлены подушки, чтобы мы, в свой черед, могли сесть там на корточках; однако, поскольку ширина тахты позволяла оказать такую любезность, княгиня поднялась, когда мы вошли, и пригласила наших спутниц сесть рядом с ней.

Не стоит и говорить, что князь все это время особенно старательно оказывал внимание дамам и проявлял учтивость и галантность, которых они определенно не могли бы ожидать от банкира с Шоссе д’Антен или от члена Жокей-клуба.

Принесли чай и кофе — на этот раз настоящий чай и настоящий кофе, — которые были поданы по-турецки, то есть на полу.

Я позаботился выяснить, не калмыцкий ли это чай и кофе, но мне ответили, что это кофе мокко и китайский чай.

Когда кофе был выпит, одной из придворных дам принесли балалайку — что-то вроде русской гитары с тремя струнами, из которой она стала извлекать несколько унылых и монотонных звуков наподобие тех, какие можно услышать в Алжире, где их извлекают из похожего инструмента.

При первых же нотах — если подобные звуки могут быть названы нотами — вторая придворная дама встала и принялась танцевать.

Я употребил слово "танцевать" лишь потому, что ни в письменной, ни в устной моей речи мне не удалось найти более подходящего выражения; дело в том, что подобные телодвижения нельзя назвать танцем. Это были наклоны туловища и кружения, изображавшие некую томительную пантомиму, которую танцовщица исполняла без всякой тени чувственности, изящества и удовольствия.

Минут через десять танцовщица вытянула руки, встала на колени, обращаясь с призывом к какому-то невидимому духу, поднялась, еще раз повернулась вокруг себя и подошла к другой придворной даме, которая встала, уступив ей свое место, и заменила ее в танце.

Вторая танцовщица произвела в точности те же движения, что и первая; затем ее заменила третья, которая принялась выполнять те же упражнения без каких бы то ни было изменений.

Я уже начал всерьез опасаться, что все двенадцать придворных дам имеют одно и то же предписание и будут сменять одна другую, вследствие чего нас ожидает до самой полуночи череда несколько однообразных развлечений, но после третьей танцовщицы, поскольку чай и кофе были выпиты, княгиня встала, сошла со ступенек, подала мне руку, и мы вышли.

Само собой разумеется, что двенадцать придворных дам, тотчас вскочившие как по команде, зашагали вслед за княгиней и вернулись во дворец такой же степенной походкой, как и их повелительница.

Воспользовавшись нашим отсутствием, дворец иллюминировали.

Гостиная сияла огнями, отражавшимися в великолепных зеркалах и граненых хрустальных люстрах, явно привезенных из Франции.

У одной из стен гостиной стоял рояль от Эрара.

Я спросил у князя, играет ли кто-нибудь в доме на фортепьяно. Он ответил, что нет, но, насколько ему известно, во Франции не существует гостиной без рояля — увы, он сказал правду! — и ему тоже захотелось иметь рояль у себя.

Впрочем, этот рояль, прибывший всего лишь месяц назад, еще совершенно не был в употреблении, и его только накануне настроил мастер, которого князь специально вызвал из Астрахани, на тот случай, если кто-нибудь из гостей, которых он ожидал, умеет играть на этом экзотическом инструменте.

Три наши дамы умели играть на фортепьяно.

Чтобы ответить любезностью на любезность, только что оказанную нам княгиней, я попросил Калино, большого мастера русской пляски, исполнить национальный танец.

Калино ответил, что он готов, если одна из дам пожелает выступить с ним в паре.