Ради тебя

Никольский отвинтил пробку на фляге и понюхал.

— Шнапс. Дерьмовый шнапс. И это — в CC!

— Сейчас им не до коньяка, — сказал Батраков.

— Нет, — сознался Бадяга. — Не только не видел, но и не слышал.

— А ты шерсть в ушах остриги, — сказал Песковой. — Подрежь еще хлеба.

Он отвинтил пробки и на остальных трех флягах.

— Давайте кружки.

— Мне не лейте, — отказался Женька.

— Я тебе на два пальца, — сказал Никольский.

Женька покрутил головой.

— Мне и на два пальца не надо — шнапс воняет.

Кедров взял свою кружку.

— Ты, когда пьешь, не дыши.

— Надо помянуть Валерку, — сказал Тарасов Женьке. — Аль ты не русский?

— По полной? — спросил Никольский.

Песковой поболтал фляги.

— Хватит.

Женька подставил свою кружку.

— На два пальца.

Никольский разлил шнапс, взял кружку, и остальные тоже взяли свои.

— Ну… — Никольский помедлил, посмотрел вниз, потом поверх сосен, глаза его сузились, словно он увидел не только Горохова, но и тех скрюченных, сгоревших за броней танка. Потом он посмотрела на немца. Немец лежал неподвижно.

Все тоже несколько секунд смотрели кто куда.

— Ну, пухом им земля. — Никольский выпил, и все выпили вместе с ним.

Они ели, соловея от сытости и усталости. Усталость входила в них с каждым глотком спиртного и каждым глотком еды.

Потом они курили, лежа тут же у палатки.

Женька, показав глазами на немца, спросил Кедрова:

— Ему тоже надо чего-то дать. Хоть хлеба. Дать?

В одной банке осталось немного консервов.

— Дай и это, — сказал Кедров.

Никольский лежал под сосной, сосал трубку, смотрел на немца, смотрел, как он ест, и негромко ругался:

— Высшая раса! Носители цивилизации! Народ философов и поэтов. Тевтоны, бюргеры, колбасники и гомосексуалисты.

— Ложитесь все, — сказал Кедров? — Я покараулю.

Батраков лег рядом с Никольским и положил голову ему на бедро.

— Дай срок, Витя, мы сведем с ними счеты, — сонно сказал он.

Тарасов, Песковой и Женька постелили под той же сосной палатки, бросили на них вещмешки, улеглись и через минуту словно провалились куда-то, уснули.

Кедров сел шагах в четырех от немца со стороны спины. Он сидел, привалившись к дереву, и кусал травинку, и смотрел то на небо, то на немца, то на спящих, то на красных лесных таракашек, известных под названием «солдатиков». Его клонило в сон, и он сонно тряс головой и встряхивал автоматом, который лежал у него на коленях.

Первым проснулся Женька. Он поежился и зевнул.

— Ты чего же не разбудил меня? — спросил он. — Я бы посидел с фрицем.

Кедров закурил новую сигарету.

— Да сколько вы спали? Толкни-ка Никольского.

Женька подергал Никольского за рукав. Никольский сел и стряхнул дремоту.

— Продолжаем жить?

— Продолжаем, — согласился Женька.

Никольский щелкнул пальцами.

— Сейчас бы чашечку кофе! — мечтательно сказал он. — Ты любишь кофе?

Женька пожал плечами.

— Не знаю. У нас в деревне чай пьют.

— Чай — это тоже хорошо. Свежий, крепкий чай. Особенно сейчас бы. — Никольский вздохнул и плюнул — во рту у него после шнапса было отвратительно. — Стакан цейлонского чаю! Да, Женька? Или ты в деревне пил индийский?

— Не помню. Разве не все равно? — удивился Женька.

Никольский глотнул воды из фляги и стал разжигать трубку.

— Представь себе, не все равно. Но сейчас это — детали. Ого! Без трех минут четыре. Ну-ка, подъем, подъем, служивые. Дай, Игорь, карту.

Кедров вынул из планшета карту немца и расстелил ее.

— М-да, — протянул Батраков, присмотревшись к карте.

Карта была штабная, большого масштаба, немецкая оборона обозначалась на ней сплошной линией, и овалы с флажками полков и дивизий западнее этой линии ничего не говорили им: оборона изображалась условно, а не показывалась топографически — как она идет, где проходят окопы, где расположены артиллерийские и минометные позиции, на карте не обозначились места, где в этих овалах были немцы и где их не было.

Все сразу же увидели, что карта им не поможет. Попади такая карта начальнику штаба корпуса хотя бы за день до наступления, и начальник штаба, наверно, отвинтил бы с кителя орден и отдал бы тому, кто принес ее, но для них сейчас эта карта была только куском бумаги, годной разве, чтобы разжечь костер.

Батраков, взглянув на солнце, повернул верхний обрез карты к северу, поводил пальцем по карте и отчеркнул ногтем крестик.

— Мы примерно здесь. Вот Григорьевка, откуда мы наступали. Та длинная деревня — предпоследняя, а вот та… Мы вошли в лес примерно здесь. Вот просека — эти пунктиры, вот дорога. Мы прошли левее тригонометрической точки, той вышки, на которую хотел идти Песковой. Мы примерно здесь, — повторил он. — Километров пятнадцать от фронта.

— Может, наши продвинулись? — сказал Песковой.

Батраков провел ногтем от крестика к синей линии и пересек ее.

— Если держать строго на восток, Григорьевка останется правее.

— Надо идти на восток, — сказал Никольский.

— Да, — поддержал Бадяга. — Неважно, где выходить.

Тарасов пристально рассматривал значки на карте.

— А выйти бы надо.

Все молчали.

Кедров толкнул Никольского.

— Посмотри, фриц слушает. Мне кажется, он понимает. Я все время слежу за ним.

Батраков прищурился и поманил немца пальцем.

— Иди сюда.

Немец встал и шагнул к палатке.