Ради тебя

— Сейчас бы еще чашечку кофе, а, господин полковник? Или сначала ванну? Чистая постель, красивая женщина, хорошее вино. Ведь было все это? — Немец промолчал. — Какого же черта надо было лезть в Россию? Чтобы потом прийти и выводу, что русские будут в Берлине? Кстати, как вы пришли к такому выводу? Поясните-ка, пять минут у нас еще есть.

Немец прикурил вторую сигарету от окурка.

— В двух словах объяснить трудно — много факторов, но основной — это то, что Россия слишком большая страна. А большую страну нельзя победить навсегда.

— Победить — значит поглотить? — спросил Никольский.

— Да. Растворить.

Батраков процедил сквозь зубы:

— Россией давились и не такие, как ваш ублюдок фюрер. Чего захотели — растворить. Растворить кого? Россию!

— И как вы ему поверили? — удивлялся Никольский, — Я хорошо помню его по хронике. Когда я первый раз увидел его, я подумал, что это женщина в форме штурмовика. Бабье лицо, бабья фигура, бабьи движения И надо же — немцы сделали его вождем! Кого — гермафродита!

— По приходу и поп, — заметил Тарасов.

Немец курил.

— М-м-м, в определенных кругах Гитлер никогда не был популярен. После Сталинграда популярность Гитлера упала еще…

— Голова кругом идет от таких разговоров! — сказал кто-то у них за спиной, и все, вздрогнув, схватились за автоматы.

— Кругом, говорю, идет голова, — повторил, выходя из-за дерева, рыжебородый голубоглазый старик. На нем были старые сапоги, подбитые резиной от автомобильного ската; заношенные до лоска ватные брюки и телогрейка, и армейская фуражка без звездочки и ремешка. Старик сделал несколько шагов, неловко ступая на вывернутую внутрь левую ногу.

Батраков, Женька и Бадяга встали, Никольский, Кедров, Песковой и Тарасов остались сидеть.

— Привет, разведчики, привет, — сказал старик. — Раньше все «здравствуйте» говорили, а перед войной стали говорить «привет»? — Он смотрел всем в лица, быстро переводя глаза с одного на другое, как будто изучал, трогал, касался лиц глазами. А собственные его глаза не вязались ни с улыбающимся, приветливым, простодушным лицом, ни с его словами. В его глазах была настороженность, даже страх. — Жду привета, как соловей лета. Отседова, что ли, пошло такое нескладное слово «привет»?

— Ты кто, дед? — спросил Песковой.

— Я-то? — Старик сделал последний шаг и остановился. — Дед-бородаед.

Женька засмеялся.

— Не бойся, дедушка. Говори.

— А я и не боюсь, чего мне бояться? Душа моя чиста. — Дед вдруг сдернул фуражку, поясно поклонился и очень торжественно сказал: — Примите, товарищи, от старика поклон. — Под ноги ему пало несколько слезинок. — Пришли все-таки. — Дед крякнул, вытер, не стесняясь, тыльной стороной руки глаза, натянул фуражку и стал пожимать каждому руку. — Ах, орелики вы соколики, — бормотал он. — Вот вы какие. Видно, чем крепче бьют, тем крепче кожа.

— Так ты кто все-таки, отец? — спросил Никольский, угощая деда сигаретой. — Представься, пожалуйста.

Дед перестал суетиться.

— Фамилия моя Крюков, Крюков Василий Мокеич. Живу тут, неподалеку, если идти напрямик сюда, — дед показал куда, — версты четыре, ну, может, чуть больше. Деревня Крюковка. Бумаг, правда, при мне нет никаких.

— Бумага что, бумагу можно любую написать, — сказал Песковой.

Никольский улыбнулся.

— И чем ты там занимаешься?

— Сапожничаю, — Мокеич вытянул руки ладонями вверх Кожа на его ладонях была жесткой и черной, в рубцах от дратвы. — Вот. — Он вдруг закашлялся, отхаркался наконец и сплюнул. — Ну и табак — пахнет медом, а дерет.

Батраков достал кисет.

— Вот махорка. Ты как попал в лес?

Мокеич оторвал прямоугольник газеты и стал сворачивать папироску.

— Да телка все ищу. Третий день. Не попадался вам? Желто-белый, двухлетка.

— Видели. А нас как нашел?

— Как человек человека в лесу находит? По следам да по слуху. Пригляделся — вижу: разведчики, да с добычей, да с важной, ну вот я и объявился вам. — Мокеич посмотрел всем в глава и закончил: — Можете верить мне, можете нет.

— Есть хочешь? Хочешь есть, дедушка? — спросил Женька.

Мокеич помялся.

— Кто нонче не хочет, каждый лишнему куску рад. У вас самих, поди, не густо.

— Сегодня густо! — Женька был ужасно рад деду.

Мокеич опять поклонился.

— Ну, спасибо.

В одной из фляг осталось немного шнапсу. Никольский отдал его.

— Глотни за встречу.

— Ах! — крякнул Мокеич. — Вот победим, такую в животе разведем сырость!

Немец покосился на Мокеича, и Мокеичу не понравился этот взгляд.

— Чего смотришь, ирод? Сколько душ погубили? Будь моя воля…

— Нельзя, пленный, — сказал Никольский. — По Женевской конвенции теперь его трогать запрещается. — Никольский подвел Мокеича к салу и приказал: — Уничтожить!

Пока Мокеич ел, все молча собрали мешки, проверили оружие и снова присели у карты.

Мокеич стряхнул с бороды крошки.

— Вот как вы выведете эту важную сволочь? Ишь, холеный какой!

— Ты не поможешь? — быстро спросил Никольский.

— А доверитесь? — Мокеич вертел головой. — Доверитесь?

Все переглянулись.

— Ты местность хорошо знаешь? — спросил Кедров.

Мокеич встал. Глаза его воинственно сверкнули.