Радио Мартын

Ревич делает слова длиннее: он говорит с паузами, а каждую гласную в каждом слове тянет. Заканчивая предложение, он как будто еще долго его осматривает, прощается с ним. Так слушающий успевает увидеть описываемую картину. А Ревич умолкает и смотрит на тебя из глубины своих очков с толстенными линзами: увидел ли ты?

ОН: На элементы, да. Мы молча повернулись и пошли сидеть в полуподвал. А потом случилась одна история, из-за которой я на несколько минут стал настоящим психом. И, думаю, в значительной степени психом остался. Как-то раз ко мне в этот сад пришла мама. Мне было девять лет. Не помню зачем, то ли что-то принесла мне, то ли что-то нужно было сказать. И ушла. И сразу после ее ухода было два снаряда. С одной стороны Аничкова моста и с другой. Как я запсиховал! Какая была истерика – до тех пор, пока пионервожатая не отпустила, пока не сказала: «Беги к матери». Я побежал, оказалось, мама успела, мама прошла.

С тех пор, как только начинался активный обстрел, я уходил, чтобы быть с мамой. Когда близкие рядом и ты их видишь, не так страшно. Один раз на Некрасова я шел – и вдруг как даст над башкой! Я тут же забыл про все на свете и прижался к стене дома. Как посыпалось! Какой цокот пошел! «Они шрапнелью бьют», – сказал встречный дядька…

Я: Такой снаряд, который разрывается на мелкие эти?

ОН: Ну я тебе могу показать, на что разрывается снаряд. У меня сохранились где-то осколки военные. Я показывал.

Я: Покажите.

ОН: Вот разрываются такие горячие штуки, с дикой скоростью летят. Мало не будет, если она на большой скорости в тебя. Конечно, страшно. Конечно, страшно, а потом. Но по сравнению с голодом… Слава богу, не попал. Только, конечно, страшно. Конечно, страшно. Но по сравнению с голодом не так страшно, голод все время давит. А мама была здоровая женщина, и она с марта или с февраля пошла донором, а донорам давали пайки. И я жил на материнской крови в прямом и переносном смысле слова.

Помолчали. Еще помолчали.

Я: Надо пойти мне.

ОН: Ты техником работаешь, как раньше? То, что дед научил?

Я: Ну да, я звукорежиссер.

ОН: Звукорежиссер. Знаешь, как с твоим дедом мы развлекались? Он был в ссылке, я к нему приезжал на Алтай. И у него стоял транзисторный приемник, телефункен большой. По которому он слушал голоса…

Я: Вражеские.

ОН: Вражеские оттуда все-таки очень далеко. В основном он ловил «Немецкую волну». И приемник у него сломался, и он мне сказал: «Ты электрик, чини! Или я позвоню твоему директору и скажу, чтоб он тебя выгнал к чертовой матери!» Никогда я не занимался транзисторными приемниками. И я, значит, вскрыл приемник и, к счастью, убедился, что там ниточка с тросика слезла, я ее поставил на место. Он сказал: вот видишь, как всё хорошо, справился, а то у меня нет связи с миром. Ага! Он же сам все это умел, меня проверял. Ну что? Уже от скуки зеваешь?

Я: Нет, я тут спросить хотел – а можно ведь подключаться к другим сигналам?

ОН: Каким сигналам?

Я: Ну, к другим радиосигналам? В другие эфиры. Я тут слушал случайно, как в обычный эфир другое радио подключилось.

ОН: Сложно. Не знаю, как сейчас. В удаленных районах сигнал станций передавался по кабелям или релейными линиям на передающие центры. И оттуда в эфир. Перехватить можно на этом стыке. Что я тебе буду рассказывать. Все можно! Тебе дед про Дикман не рассказывал?

Я: Дипман? Не помню.

ОН: Дикман. Но это наша история, ленинградская. Была такая Дикман. Она училась на ленинградском филфаке. А когда началась война, то ли она пошла добровольцем, то ли ее призвали. Не знаю точно. Врать не буду. Она хорошо знала немецкий и работала на радиоперехватах в штабе фронта. Летом сорок второго Гитлер взял Севастополь и захотел взять Ленинград, у нас здесь повсюду строили доты на улицах. Он прислал своего любимца, фельдмаршала Манштейна, чтобы организовать штурм. И Мина Исаевна Дикман настроилась на волну Манштейна и стала слушать все, что он говорил их генералам, и тут же, естественно, передавала нашим, а наши не отпускали ее от приемника, пока не кончилась эта операция. Дали ей потом какой-то орден – Красной Звезды, что ли, – а этот Манштейн остался с носом: тихая еврейская женщина его запросто переиграла. А он ведь генерал, армией командовал – и ни хрена! Так что все бывает, механизм правильно надо собрать, все со всем связать.

Я: А вот я помню, вы занимались черными дырами. Есть опасность, что туда, как бы сказать, затянет?

ОН: Чего? Черная дыра? Ну, этого я не знаю. Думаю, что нет.

Я: Почему?

ОН: Ну, почему-то мне так кажется.

Я: А Бог есть там?

ОН: Бог? Оставь меня со своими… Как КГБ!

Я: Значит, на великанов надежда…

ОН: Чего? Яблоко хочешь? Ты, кстати, про яблоки историю знаешь? О том, как мой дед встретил свою любовь? В девятьсот шестом году, представь себе. Ешь яблоко.

Я: Что?

ОН: Женились.

Я: Рассказывали!