ОН: А? Не понял. Не рассказывал? Ну я расскажу. В Ленинграде я почти каждый день ходил гулять на Неву, недалеко, двести метров отсюда. Напротив – тюрьма «Кресты», старая петербуржская тюрьма, старее только Петропавловская крепость с Алексеевским равелином. Да. Так вот, моя бабушка была еврейская девушка из-под города Полтавы, родившаяся в восьмидесятом. В восемьсот восьмидесятом, если ты вдруг не понял.
Я: Как Блок?
ОН: Как Блок, как Блок. Только девушка. Она поехала учиться на врача в Цюрих, у нас-то девушка-еврейка на это вряд ли могла рассчитывать. В девятьсот пятом вернулась со своей подругой в Петербург. «Девочки, куда вы едете, погром будет». Это им сказал кондуктор, когда они возвращались. Погрома не было, а они, естественно, сразу вступили в Российскую социал-демократическую рабочую партию. Чего они там делали, я не знаю, вроде бы носили бумажки какие-то, а через два месяца их арестовали. Посадили в «Кресты». К подруге моей бабушки, к тете Жене, стал ходить ее брат, носить передачи, яблочки, карамели, чего там носят. На второй раз, когда он пришел и принес передачу, Женя ему сказала: «Евсей, ты мне больше передачи не носи». – «Что такое? Почему?» – «А я приехала с девушкой Леной, у которой здесь никого нет, и даже в тюрьме ко мне носят передачи, а ей никто ничего не носит. Я так не могу». Тогда мой дед пошел в контору и назвался женихом этой Лены. И как жених и брат получил право носить передачи им обеим. Сидели они недолго, и, когда их выпустили, он на ней женился. Елена и Евсей. Мои бабушка и дедушка.
Я: Так познакомились?
ОН: Да, так познакомились Елена Самойловна и Евсей Наумович. Так что неплохо так все было.
Я: Неплохо они познакомились.
ОН: Что?
Я: Хорошо они познакомились,
ОН: Да. Много историй в семье застряло. У маминого дяди, кстати, энкавэдэшники слух отбили, когда били. Потом их судили. Он погиб в году тридцать восьмом, его сбил троллейбус. Переходил через дорогу и не слышал троллейбус.
Помолчали.
ОН: А у тебя по-прежнему больной слух, шумы и голоса, да?
Я: Да ничего, мне же дед сделал аппаратик, я почти эти станции не слышу. Я вот еще про радио. Тут услышал сигнал, говорят о всяких ужасах. Что сейчас на самом деле творится. Не знаю даже.
ОН: Мартын, мне, когда война началась, было семь лет. Я пережил расстрелы, блокаду, репрессии, смерть рябого, много чего. С вирусами перетоптался. И то, что сейчас, Мартын, для меня поворот головы воробья. Всё на свете ненадолго.
Я: Но это правда? И что тогда будет?
ОН: Что ты меня спрашиваешь?! Что я, все знаю? Что будет, то и будет! Нормально будет идти жизнь.
Я: А после?
ОН: Чего?
Я: После жизни?
ОН: Думаю, ничего.
Я: Не встретимся?
ОН: Нормально все будет. Нормально будет идти жизнь. Не встретимся.
Помолчали.
Еще помолчали.
ОН: Ты теперь еще и почтальоном работаешь, я так понял?
Я: Сейчас не очень понятно, я тут работу потерял. А эти письма нашел. И я их, наверное, носить буду.
ОН: Что ты мямлишь, это у тебя папка, что? Письма еще? Еще для меня?
Я: Нет, там другие адреса.
ОН: Так носи. Кто-то должен относить. Тебе все равно делать нечего.
Помолчали.
ОН: Ну ладно, иди… Иди, не опаздывай! Да подожди. Это не мне письмо. Как оно к тебе попало, я не пойму. Как оно мне может быть отправлено в девятьсот одиннадцатом году? Я, конечно, древний, но в одиннадцатом меня еще на свете не было. Я в его честь назван, деда. Я не видел отца никогда, понимаешь, задрыга? Только один раз он приезжал, но я спал. Мне полгода было.
Помолчали.
ОН: Хочешь прочитать письмо?
Я: Я читал.
ОН: Слушай. Читал он!
«Дорогой папа!
Наш учитель по географии, истории и арифметике собирает коллекцию денег и он хочет со мной меняться. Потому пришли мне пожалуйста русских монет: в 2 коп. 1 коп. 3 коп. 5 коп. 10 коп. 15 коп. 20 к. 50 к. а за 1 р. он обещал дать очень хорошие монеты. Что делают все животные, выздоровели ли коровы?
Если ты хочешь мне подарить на мое рождение что-нибудь для музея, то пожалуйста эти книги: Ф.И. Булгаков “Ловля, содержание, строение тела и жизнь комнатн. и певчих птиц”. Потом: Виноградов. “Наставление о ловле рыб и раков в наших пресных водах” и Ю. Синатко. “Руководство к собиранию хранению и наблюдению над насекомыми и другими низшими животными и млекопитающими”.
Сегодня у меня была мама, фрейлен очень больна у ней сильное малокровие так что она лежит в больнице.
Целую тебя. Твой Митя. 23 февраля 1911 год».
Всё, да? Всё.
Это не мне письмо, понял? Монеты какие-то… Зачем он нас бросил, непонятно, конечно. Чтобы умереть со своими бабочками? Это не мне письмо, задрыга, это отец мой писал моему деду. Он, этот Митя, мой отец. Он через семь лет не бабочек будет искать, а красным комиссаром станет. А уже потом по бабочкам. А потом его расстреляют, понимаешь?
Я: Почему?