3.31
– Поедешь со мной.
Мы вышли из «Пропилей» вместе.
– Садись, – сказал он, и я сел на заднее сиденье машины. Потом я узнал, что он всегда ездит только на переднем. За рулем сидел Пых – так все звали огромного мужика, который работал у Меркуцио водителем, а в зависимости от обстоятельств мог выступать в роли повара, слесаря, кулачного бойца. О Пыхе рассказывали много легенд – в основном их рассказывал Меркуцио, делясь подробностями приключений и передряг, в которые они вместе попадали. Некоторые истории звучали как безусловная выдумка, но на поверку оказывались чистой правдой. О вскрытии банковского сейфа женской заколкой. О семнадцати бойцах сумо, уложенных одним движением. Об умении двигать ушами тяжелые предметы. Например, вертолеты. Я не был свидетелем фокуса с вертолетом, но своими глазами видел, как Пых сдвинул на пять шагов старую, привязанную веревками к его ушам поливальную машину. Сейчас Пых мирно сидел за рулем и безостановочно говорил.
«Поедешь со мной».
В этот вечер Меркуцио рассказал мне о третьей стадии.
Я соображал с трудом. Было поздно, я работал две ночи подряд и две ночи выпивал, меня мучило похмелье. Зачем и куда мы едем, я не знал, как никогда не знал и в следующие встречи с ним. Город был пустым, Меркуцио включил какую-то протяжную песню и велел Пыху ставить ее всякий раз с начала, когда она заканчивалась. «Летел и таял». Я потом слышал ее в этой машине бесчисленное множество раз.
Кажется, Меркуцио было неважно, куда он едет. Важен был сам факт передвижения. Он всю дорогу молчал, изредка бросая в Пыха недовольные комментарии о выбранных маршрутах.
Зато у Пыха было отличное настроение и очень болтливое. Он с язвительной жалостью поглядывал на меня в салонное зеркало:
– Башка болит, а ехать надо. Это дело нам знакомое. Но теперь – забытая беда. Ты не поверишь, тем летом опробовал зелье одно, и с тех пор только так: все смешивать могу. Все что угодно! Со всего бара залей в меня по сто из каждой бутылки – пожалуйста! И причем все это потом запить пивом. И хоть бы хны. Единственная реакция на утро – будто у меня во рту все кошки города ночевали. И второе, не поверишь: никакой головной боли. Только живот чуток подкручивает.
– А что за травка?
– А так, чтобы у меня когда-то голова от пьянки болела, – ни в жисть! Ни похмелья, ни синявки, ни головняка, ни бодуняры, ни похмы, ни мамурлюка, ни коматоза, ни трепаловки, ни ужора, ни перепела, ни смури, ни выпедаливания, ни перехмура…
– Да поняли мы. А что, похмы тоже не бывает? – это Меркуцио.
– Веришь – не бывает! Ни отходняка, ни похмы – ничего! А раньше – ни таблетки меня не брали, ни барбитура, ни активированный уголь, ни аспирин, ни энтеросгель-линекс-ибупрофен, ни боржоми, ни рассол капустный, ни рассол огуречный, ни чай зеленый, ни чай с медом, ни мед отдельно, ни тан-айран-кефир, ни аскорбинка, ни банановый коктейль, ни французский «бодрячок», ни тамбовский холодец, ни грузинский хаш, ни квас без сахара, ни ряженка-матушка, ни щелочная минеральная без газа, ни яйца сырые, ни гербион женьшень, ни эссенциале форте, ни томатный сок с солью, ни спазмалгон…
– Боже. Да поняли мы, твою мать, ничего не брало тебя! Как ты выжил-то? – это Меркуцио.
– И есть какой-то кустарник крымский, да? Он вам помог?
– Да. Ничего не брало, вот не поверишь! И получается, этот дед мне как ведь сказал: «Знаешь такое слово – “бурьян”?» Я говорю: «Знаю». А он мне: «А у нас есть кустарник, называется борьян». То же самое, что бурьян, только через О – борьян. Я говорю: «И что?» – А он: «А пошли…» Ну, пошли, он из кисета достал эту травку, заварил мне в кружечку, я посидел, его как чай попил, и да. Доложу я вам. Да-а-а.
– Что «да»? – это Меркуцио.
– Да! Ну просто как бабка пошептала! И отлегло. Пакет у него набрал.
– Я в Крыму шалфей собирал.
– Тоже хорошая штука. Он в себя всякую гадость всасывает. Но это каждому свое. Кому-то от похмелья – молоко вообще. Мало ли. Но вот борьян, я тебе скажу, великая вещь. Травы, они нас превращать могут в кого и во что угодно. Травы! За счет того, что там все…