Молодые американцы по очереди встают (по желанию), воздевают кружки и поют о разных способах Делать Это с А4 или смежным оборудованием. Ленитроп не знает, что поют для него, – да они и сами не в курсе. Перевернутую сцену он созерцает в некотором беспокойстве: к мозгу подступает кровавый прилив, и Ленитропа посещает диковатая мысль, что за лодыжку его держит Лайл Елейн. Он величественно вплывает на окраины праздника.
– Эй, – отмечает стриженный ежиком юнец, – э-это ж
Полдюжины назюзюкавшихся артиллеристов с довольным ревом цапают Ленитропа. Вволю покрутившись и потолкавшись, он высвобождает ногу из петли. Под вой подъемника трос уползает, откуда явился, к шутнику за рычагами и следующему болвану, который поддастся на уговоры и решит прокатиться.
Русские пьют непреклонно и в молчании, шаркая сапогами, хмурясь – может, пытаются лимерики перевести. Американцы здесь с попустительства русских или же наоборот – непонятно. Кто-то сует Ленитропу орудийную гильзу – она ледяная, бока пенятся.
– Ну надо ж, англичан-то мы и не ждали. Ничё так балеха, а? Не уходи – он скоро подойдет.
– Это кто.
Тысячи сияющих червей извиваются по краям поля зрения, а нога, просыпаясь, исходит иголками. Ух,
– Вот он, вот он!
– Пива ему дайте!
– Эй, майор, малыша, сэр!
– Что творится, – вопрошает Ленитроп сквозь шапку следующего пива, возникшего в руке.
– Майор Клёви. У него отвальная.
«Канальи Клёви» хором затягивают «Поскольку он парень что надо». Чего никто не может отрицать, если жить не надоело, – такое поневоле создается впечатление…
– Куда это он?
– Куда-то.
– Я думал, он сюда приехал с этими «ГЭ» повидаться.
– Ну да, а по-твоему, кто́ мошной тряхнул?
В этом подземельном свете майор Клёви еще менее притягателен, нежели в свете луны на загривке товарного вагона. Валы жира, глаза навыкате и блестящие зубы серее, грубее закамуфлированы. Полоска пластыря, спортивно налепленная на переносицу, и желто-зелено-фиолетовая роспись вокруг глаза напоминают о недавнем стремительном полете с железнодорожной насыпи. Жмет руки доброжелателям, басит мужские нежности, особо внимателен к русским:
– Ну-с, небось,
Русские, кажется, не понимают – им остается трактовать лишь клыкастую улыбку и пасхальные яйца глаз. Ленитроп как раз фыркает пеной из носа, когда Клёви замечает его и выкатывает глаза по-серьезу.
–
– Ну полноте, полноте, друг мой, – начинает Ник Шлакобери; враждебные лица уже сжимают кольцо. Хмм…
А, ну да – бежать: он плещет пиво в ближайшую голову, мечет пустую гильзу в другую, видит брешь в толпе, выскальзывает и несется прочь, по заалевшим лицам уснувших бражников, перемахивая пуза цвета хаки, изукрашенные гирляндами рвотных выбросов, – прочь, в глубокий поперечный тоннель, средь кусков Ракеты.
– Подъем, дуболомы, – орет Клёви, – держите эту сволочь!
Сержант с мальчишеским лицом и седыми волосами, что задремал, баюкая «тавотный шприц», просыпается с воплем «Боши!» – его оружие оглушительно палит в пивную бочку, снося нижнюю половину и водопадом мокрого янтаря и пены окатывая американцев, половина которых тотчас поскальзывается и хлопается на жопу. Ленитроп пробегает штольню с неплохим отрывом и взлетает по лестнице через две ступеньки.