– Они за тобой, амиго?
– Прошу вас…
– Не-не. Пойдем. Посмотришь с нами. Это Боб Стил. Старый добрый парняга. Тут надежно.
Как выяснилось, уже немало дней гангстеры знали, что Паскудосси ошивается поблизости: хоть сам он оставался им невидим, его маршрут они выводили из перемещений полиции, которая была на виду. Блоджетт Свиристель – ибо то был он – применил аналогию конденсационной камеры и инверсионного следа, оставляемого быстрой частицей…
– Я не понимаю.
– Я тоже не вполне, приятель. Но нам нужно держать ушки на макушке, а сейчас все четкие чуваки неровно дышат к одной штуке, «ядерная физика» называется.
После сеанса Паскудосси представили Герхардту фон Гёллю, также известному под
Паскудосси и фон Гёлль тут же нашли общий язык. Этот кинорежиссер, ставший спекулянтом, все свои будущие фильмы решил финансировать из собственных непомерных барышей.
– Единственный способ оттырить себеправо на окончательный монтаж,
– Зависит от того, что вы от нас хотите.
– Фильм, разумеется. Что бы вам хотелось снять? Может, «Мартина Фьерро»?
Главное – чтобы клиент был доволен. Мартин Фьерро – не просто герой-гаучо из великого аргентинского эпоса. На подлодке он считается анархистским святым. Поэма Эрнандеса уже много лет фигурирует в политическом мышлении Аргентины: все интерпретируют ее по-своему, цитируют неистово, как итальянские политики XIX века цитировали «I Promessi Sposi»[210]
. Корни уходят к старой основополагающей полярности Аргентины: Буэнос-Айрес против провинций – либо, как это представляется Фелипе, центральное правление против анархизма гаучо, коего он стал одним из ведущих теоретиков. Завел себе такую шляпу с круглыми полями, на которой шарики болтаются, пристрастился рассиживать в люках, поджидать Грасиэлу:– Добрый вечер, голубка моя. Не приберегла поцелуй для гаучо Бакунина?
– Ты больше похож на Гаучо Маркса, – цедит Грасиэла, и Фелипе ничего не остается, кроме как вернуться к сценарному плану, который он сочиняет для фон Гёлля, заглядывая в «Мартина Фьерро», взятого у Эль Ньято, – книжка давно замусолена и рассыпалась на листы и запахи лошадей, чьи имена, всех до единой, Эль Ньято,
Сумеречная долина, закат. Огромная плоскость. Низкий ракурс. Входят люди – медленно, поодиночке или мелкими группами, пробираются по равнине к поселению на берегу речонки. Лошади, скот, в густеющей тьме вспыхивают костры. Вдалеке, на горизонте появляется одинокая фигура верхом, уверенно въезжает в кадр, пока идут начальные титры. В какой-то миг мы видим гитару, закинутую за спину: он –
И вот Гаучо поет, и разворачивается его история: монтаж его отрочества на