Радуга тяготения

Кекуле грезится Великий Змей, держащий во рту собственный хвост, грезящий Змей, окружающий собою Мир. Но подлость, но цинизм, с какими грезу эту следует применить. Змея, объявляющего: «Мир – закрытая штука, циклическая, резонансная, вечно-возвращающаяся», – следует ввести в систему, чья единственная цель – попрать Цикл. Беря и ничего не отдавая взамен, требуя, чтобы со временем «производительность» и «доходы» лишь возрастали, Система отнимает у остального Мира громадные количества энергии, дабы ее собственная крохотная отчаянная доля давала прибыль: и не только бо́льшая часть человечества – бо́льшая часть Мира, животного, растительного и неорганического, по ходу дела опустошается. Система может понимать, что лишь выторговывает себе время, а может и не понимать. А время это – изначально искусственный ресурс, не имеет никакой ценности ни для кого и ни для чего, кроме самой Системы, которой рано или поздно предстоит наебнуться так, что с концами, когда ее привычка получать энергию превысит то, что способен ей поставлять Мир, и она утащит с собою невинные души по всей жизненной цепи. Жить внутри Системы – это как ехать по стране в автобусе, которым рулит суицидальный маньяк… хотя он такой вполне себе дружелюбный, все время шуточки в громкоговоритель отпускает: «Доброе утро, народец, мы вот въезжаем в Гейдельберг, знаете же старую песенку – „Я сердце в Гейдельберге потерял“, – ну так вот у меня один дружок потерял тут оба уха! Не поймите меня превратно, вообще-то милый городок, люди душевные и чудесные – когда на дуэлях не дерутся. А если по серьезу, вас они отлично примут, не только ключи от города поднесут – еще и молоток дадут, пробки из бочек вышибать!»

u. s. w. И вы катите себе по стране, где свет вечно меняется – приходят и уходят за́мки, кучи камня, луны разных форм и окрасов. В небожеские утренние часы – остановки, причины коих не объявляются: выхо́дите поразмяться во дворах под друммондовым светом, где за столом под огромными эвкалиптами, которые обоняете в ночи, сидят старики, тасуют древние колоды, замасленные и обтрепанные, шлепают мечами, кубками и козырями в треморе света, а за ними урчит вхолостую автобус, ждет – пассажирам занять места, и как бы вам ни хотелось остаться вот прямо тут, научиться игре, за этим спокойным столом найти свою старость – бесполезно: он ждет за дверью автобуса в наглаженном своем мундирчике, Повелитель Ночи, проверяет билеты, удостоверения личности и командировочные предписания, и властвуют сегодня жезлы предпринимательства… кивком он пропускает вас, и вы мимоходом замечаете его лицо, его безумные упертые глаза и тогда на ужасную пару-другую сердечных взбрыков вспоминаете, что, разумеется, для всех вас все закончится кровью, потрясеньем, лишенным достоинства, – однако путешествие тем временем должно продолжаться… а над вашим сиденьем, где должна быть рекламная табличка, висит цитата из Рильке: «Однажды, все только однажды…»[234]

Один из любимейших лозунгов у Них. Без возврата, без спасения, без Цикла – не это значение Они и Их блистательный наймит Кекуле придали Змею. Нет: Змей означает – каково, а? – что шесть атомов углерода в бензоле на самом деле свернуты в замкнутое кольцо, в точности как этот змей с хвостом во рту, ЯСНО? «Ароматическое кольцо в известном нам сегодня виде, – старый препод Пёклера Ласло Ябоп в этот миг своей рацеи извлекает из кармашка для часов золотой шестиугольник с германским гнутым крестом посередке, почетную медаль от «ИГ Фарбен», шуткует в этой своей милой манере старого пердуна, что ему нравится считать крест не столько германским, сколько изображением четырехвалентности углерода… – но кто, – с каждый тактом воздевая простертые руки, словно джазовый дирижер, – кто, наслал,

Грезу? – Никогда не поймешь, насколько риторические у Ябопа вопросы. – Кто наслал этого нового змея на разваленный наш сад, уже слишком оскверненный, слишком переполненный, не могущий полагаться локусом невинности – если только невинность не есть равнодушная нейтраль нашей эпохи, наш безмолвный уход в машинерии безразличья, – и Змей Кекуле пришел – не уничтожить ее, но показать, что мы ее утратили… нам даны были некие молекулы, одни комбинации, а не другие… мы использовали то, что нашли в Природе, не сомневаясь, бесстыдно, быть может, – однако Змей прошептал: „Их можно изменить и собрать из мусора данного новые молекулы…“ Может ли кто-нибудь сказать мне, что еще он нам прошептал? Ну же – кто знает? Вы. Скажите мне, Пёклер

…»

Собственное имя обрушилось на него ударом грома, и то, разумеется, был никакой не проф. – д-р Ябоп, а коллега, живущий чуть дальше по коридору, – нынче утром коллега этот тянул лямку побудки. Ильзе расчесывала волосы и улыбалась Пёклеру.

Дневная работа пошла на лад. Другие были неподалеку, чаще встречались с ним взглядом. Знакомились с Ильзе – и очаровывались. Если Пёклер читал в их лицах что-то еще, он не обращал внимания.