Радуга тяготения

– Я… просто не могу… то есть, если это правда, тогда, – смешок, который ему больно извлечь из глубины трахеи, – тогда я переметнулся зазря, верно? В смысле, раз я вообще не переметнулся…

Слух дошел до него на правительственном киножурнале. ОТ ПЛАЩА-С-КИНЖАЛОМ ДО ВАЩЩЕ-НЕ-ЖАЛКО – название мигало блестками всем оклемывающимся душам, что собрались провести очередную долгую ночь на сеансе без расписания: кадр небольшой уличной толпы, которая пялится в запыленную витрину где-то на таких задворках Ист-Энда, что кроме местных жителей о них никто и не знает… на заднем плане скользко уходит вверх сдвинутый бомбой бальный пол руины, словно альпийский луг, только он шаткий, как батут, не пройдешь, закрученные раковинами гипсовые колонны накренились внутрь, сверху никнет латунная клетка лифта. Прямо перед ними за раскрошенными остатками листового стекла корчится волосатое, полуголое и кишащее паразитами существо, примерно человекообразное, ужасно бледное, – оно до крови раздирает язвы на лице и брюхе, черными от грязи ногтями царапает и раскорябывает.

– Каждый день на Смитфилдском рынке выставляет себя напоказ Люцифер Амп. Тут не приходится удивляться. На службу обществу себя поставило множество демобилизовавшихся матросов и солдат – так они хотя бы способны удержать душу в теле. А необычно здесь то, что ранее мистер Амп работал в Директорате Особых Операций…

– Вообще-то ничего себе забава, – когда камера смещается к крупному плану означенной личности, – набрался сноровки всего за неделю…

– Вы теперь на своем месте – не так, как вначале, когда вы только пришли, или… вас до сих пор не приняли?

– Они… а, люди – люди просто замечательные. Великолепные тут люди. Нет, с этим вообще никаких хлопот.

В кой миг с офицерического седалища за спиной Пирата долетели проспиртованный душок и теплое дыханье, и Пирата похлопали по плечу.

– Слыхали? «Ранее работал». Роскошно, а? Из Фирмы никто никогда не уходил живым, за всю ее историю – и никто никогда не уйдет. – Выговор светский, к такому Пират запросто мог стремиться в беспорядочной своей юности. Но когда он решился оглянуться, гость уже пропал.

– Считайте, что это увечье, Апереткин, как любое другое – оторванная рука или малярия… с этим можно жить… научаешься обходиться, привыкаешь…

– Быть д…

– Все нормально. «Быть…»?

– Быть двойным агентом? «Обходиться»? – Он смотрит на остальных, вычисляет. Тут все, похоже, двойные агенты по меньшей

мере.

– Да… вы теперь здесь, с нами, – шепчет Сэмми. – Уберите с дороги свой стыд и сопли, юноша, поскольку у нас нет привычки слишком долго поощрять такое.

– Это же тень, – кричит Апереткин, – работать в тени, вечно.

– А подумайте о свобо-де? – грит Милосердный Воррец. – Я ж даже себе доверять не могу? или как. Куда свободнее? Если человека продаст кто угодно? даже он сам, понимаете?

– Я не хочу так

…

– У вас нет выбора, – отвечает Додсон-Груз. – Фирме прекрасно известно, что вы сюда явились. Теперь от вас ждут подробного рапорта. Либо добровольно, либо иным способом.

– Но я б ни за что… Я б никогда им не сказал… – Ну и улыбочки у них – намеренно жестокие: так ему вроде как полегче будет справиться. – Вы не… по-честному, вы же не доверяете мне?

– Конечно нет, – грит Сэмми. – А вы бы – по-честному – доверяли хоть кому из нас?

– Ох нет, – шепчет Пират.

Тут его личное. Больше ничье. Но даже на этот переход Они могут наложить лапу с легкостью, как на любой клиентский. Совершенно такого не ожидая, Пират вроде пускает слезу. Странно. Никогда еще не плакал так на людях. Но теперь он понимает, где очутился. Все-таки возможно будет умереть в забвенье, не помогши ни единой душе: без любви, без уважения, навеки без доверия, навеки без оправдания, – остаться на дне с Недоходягами, бедная честь утрачена, ни найти ее, ни спасти.