Радуга тяготения

Он плачет по людям, местам, вещам, оставленным позади: по Скорпии Мохлун, которая живет в Сент-Джонз-Вуде средь нотных станов, новых рецептов, с маленькой псарней веймаранеров, чью расовую чистоту сохранит ценою любых жертв, и с супругом Клайвом, возникающим лишь время от времени, а Скорпия живет всего в нескольких минутах подземкой, но для Пирата навеки потеряна, и повернуть ни ему, ни ей больше нет ни шанса… по людям, которых доводилось предавать при исполнении обязанностей перед Фирмой, по англичанам и иностранцам, по такому наивному Иону, по Дьёндилаки, по Мартышке и римским сутенерам, по Брюсу, который погорел… по ночам в партизанских горах, когда он был един с ароматом живых деревьев, без памяти влюблен в наконец-то неопровержимую красоту ночи… по давней девушке с именем Вирджиния в Центральных графствах и по их ребенку, что так и не случился… по отошедшей матери и отходящему отцу, по невинным и недалеким, которые ему еще доверятся, бедные мордашки обречены, как те собаки, что так дружелюбно смотрели на нас из-за проволочных заборов городских приютов… плачет по будущему, какое видно ему, ибо от будущего этого ему так отчаянно и холодно. Его станут перекидывать с одного душевного подъема на другой, он попадет на сборища Избранных, будет свидетельствовать испытанию новой Космической Бомбы… «Ну вот, – старое мудрое лицо, вручает ему очки с черными линзами, – вот ваша Бомба…» – а потом обернется и увидит ее густой желтый взрыв на пляже, за много лиг тихоокеанских волн… коснется знаменитых ассассинов, да, взаправду коснется их рук и лиц… однажды сообразит, как давно, еще в начале игры, был заключен контракт на его собственную жизнь. Никто не знает точно, когда нанесут удар, – каждое утро перед открытием рынков, еще до молочников, Они проводят новую корректировку и решают, чего довольно для каждого дня. Ежеутренне имя Пирата будет в списке, а однажды утром очутится близко к началу. Он пытается это признать, хотя его переполняет ужас столь чистый, столь холодный – на секунду Пирату мнится, что он сейчас отрубится. Позднее, немножко собравшись, стиснув зубы перед следующей вылазкой, он уже думает, будто разделался со стыдом, как и говорил ему сэр Стивен, да, со стыдом покончено и теперь страшно, одолевает беспокойство не за что-нибудь, а за собственную задницу, за его драгоценную, обреченную личную жопу…

– А тут есть место мертвым?

Он слышит вопрос, еще не видя, как она его задает. Он толком не понял, как она сюда проникла. Все остальные, такое впечатление, истекают мужской ревностью, неким холодком типа баба-на-борту-удачи-не-будет и отстраняются. Пират остается наедине с нею и ее вопросом. Протягивает ей клубок тянучки, который таскал с собой, такой же дуралей, как этот юный Поросенок Порки, что протягивает ему тикающую бомбу анархиста. Но сладких любезностей не предвидится. Они здесь, дабы обменяться болью и парой-другой истин, но все это – в отвлеченном стиле того времени:

– Бросьте, – в какую идиотскую заварушку, по ее мнению, она попала? – вы не мертвая. Что угодно готов поставить – даже в фигуральном смысле не она.

– Я имела в виду, разрешат ли мне привести своих мертвых, – объясняет Катье. – Они же все-таки и есть мои верительные грамоты.

– Мне, в общем нравился Франс ван дер Нарез. Ваш предок. Парняга с додо.

Но она имела в виду нечто иное.

– Я в смысле тех, кто мертвизной своей обязан лично мне. А кроме того, если б сюда зашел Франс, вы бы сгрудились вокруг, все до единого, чтоб только он понял, насколько виновен. В мире этого бедняги имелся неистощимый запас додо – к чему учить его геноциду?

– Вот ты б могла порассказать ему об этом, а, девчоночка? – щерится Воррец, валлийский дятел, которому медведь на ухо наступил.

Пират надвигается на Ворреца, выставив руки вперед, как салонный боксер, но тут вмешивается сэр Стивен:

– Тут всегда такие разговоры, Апереткин, мы закаленная публика. Лучше учитесь обращать это себе на пользу

. Кто знает, надолго ли мы здесь, верно? Мне сдается, дамочка отрастила себе защиту, ей хватит. Ей не нужно, чтоб вы за нее дрались.

Ну чего, прав он. Она обхватила теплой ладонью Пиратову руку, дважды встряхивает головой и смущенно посмеивается.

– Я все равно рада вас видеть, капитан Апереткин.

– И вы тут одна такая. Подумайте хорошенько.

Она лишь воздевает брови. И впрямь

паскудно он ляпнул. Угрызенья или же некое запоздалое желание чистоты затапливают ему кроветок, как наркота.

– Но… – самому поразительно: он обрушивается, будто ружейная стойка, к ее ногам, уловленный ее тяготением, дистанции отменили, формы волн неизмеримы, – Катье… если я никогда не смогу предать вас…

Он пал: с нее сошла лакировка. Катье смотрит на него в изумлении.

– Если б даже цена за это была… предательство других, боль… или убийство других, – не имело бы значения, кого или скольких, нет, если б только я был вашей защитой, Катье, вашей идеальной…