Радуга тяготения

– Но это – это грехи, которые могут никогда не совершиться. – Вот они стоят и торгуются, как парочка сутенеров. Они вообще себя хоть слышат? – В этом поклясться легко, вам ничего не стоит.

– Тогда даже те грехи, что я совершил, – перечит он, – да, их я совершил бы снова…

– Но вы и этого не можете – а потому все равно дешево отделываетесь. Хм?

– Я могу пойти по схемам, – он суровее, нежели ей хочется.

– Ох, подумайте… – ее пальцы слегка в его волосах, – только подумайте обо всем, что сделали. Подумайте обо всех своих «верительных грамотах», обо всех моих…

– Но другого средства у нас сейчас нет, – восклицает он, – лишь этот наш дар дурной веры. Нам придется все строить этим средством… сдавать его, как прокуроры вам сдают свободу.

– Философ. – Она улыбается. – Вы никогда таким не были.

– Это, видимо, от вечного движения. Со мной не бывало такой бездвижности… – Теперь они соприкасаются, ненастойчиво, и, однако, оба пока не преодолели удивления…

– Мой младший брат, – (Пират понимает, какую связь она протянула), – ушел из дома в 18. По ночам я любила смотреть, как он спит. Его длинные ресницы… такие невинные… я смотрела часами… Добрался до Антверпена. А вскоре уже тусовался по приходским церквам с остальными. Понимаете? Юные католики мужского пола. Примкнувшие маркитанты. С младых ногтей многие вынужденно пристращаются к спиртному. Выбирают какого-нибудь священника и становятся его верными псами – буквально ждут у него под дверью ночи напролет, поговорить, едва он встанет с постели, свеженький, от белья, интимные запахи еще не выветрились из складок облачения… безумная ревность, каждодневные свары за положение, за милости одного святого отца или другого. Луи начал ходить на собрания рексистов. Отправился на футбольное поле и услышал, как Дегрель говорит толпе, что люди должны отдаться потопу, чтоб их унес, должны действовать, действовать, а остальное сложится само. Вскоре мой брат вышел на улицу с метлой – вместе с прочими виноватыми и саркастичными юношами, тоже с метлами… а потом вступил в Рекс, «царство абсолютных душ», и последнее, что я о нем слышала: он в Антверпене, живет с неким Филиппом, который старше его. Я потеряла его след. Когда-то мы были очень близки. Нас принимали за двойняшек. Когда начались массированные ракетные удары по Антверпену, я поняла, что это не случайно…

Да ну что ж Пират-то сам Нонконформист.

– Но я вот думал про сплоченность вашей Церкви… становитесь на коленки, и она о вас заботится… когда действуете политически, чтоб вас всех эдак подхватило общим порывом, вознесло…

– Такого у вас тоже не бывало, да? – Она смотрит по правде на него… – Никаких изумительных отговорок. Мы все делали сами.

Нет, в конечном итоге от стыда не уйдешь – здесь, по крайней мере, – его придется глотать как есть, уродливым и зазубренным, а жить с болью, каждый день.

Не раздумывая, он – у нее в объятьях. Не благодатного утешенья ради. Но если ему и дальше тащить себя по зубьям храповика, одному за другим, нужно передохнуть в человеческом касаньи.

– Как там было, Катье? Я видел организованное собрание. Еще кто-то видел сад… – Но он знает, что она ответит.

– Ничего там не было. Голая пустошь. Чуть ли не весь день я искала признаки жизни. Затем наконец услышала всех вас тут.