Радужное тело и воскресение. Духовное достижение, растворение материального тела и случай Кхенпо Ачо

Стоит сказать, что один открыватель сокровищ, связанный с линиями Нубчена и Сур, Гья Шангтром, жил за поколение до Миларепы³¹⁴. Прямой ученик Гья Шангтрома, Нубчунг, как считается, был учителем, обучавшим юного Миларепу чёрной магии. Эти биографические данные позволяют нам понять драматичность встречи старых традиций, восходящих к эпохе первого проникновения, с влиянием новых тантрических и монашеских реформ XI в. Как ни странно, проблема, похоже, состояла не в радикальных, казалось бы, заявлениях изначального дзогчен вроде тех, что мы находим в «Пяти передачах Вайрочаны»: «Деятельность, которая проклинается или осуждается, пять эмоций и пять неискупимых преступлений на пути чистоты обеспечивают верховную силу; ничто не отвергается, даже соитие»

³¹⁵. Скорее, критиков второго проникновения (или сарма

, то есть «новой передачи») беспокоил творческий процесс создания магических садхан на основе этого взгляда. Это наводит на подозрение, что само представление об «изначальном и чистом» буддизме, в отличие от «погребального», может обладать сугубо аналитической достоверностью, не отвечающей реальной ранней истории дзогчен в Тибете. В своей статье ван Шайк проводит эту точку зрения, при этом он деликатно сохраняет должное уважение к теории Джермано. Буквально все ранние тексты дзогчен, даже самые краткие и самые «изначальные», по всей видимости, ссылаются на тантрический ритуал, и, как указывает ван Шайк, сам термин «дзогчен» возникает в контексте обряда тантрического посвящения, где он означает момент возвышенного экстаза, связанного с сексуальной йогой. Такой же смысл имеет другой сопоставимый термин в индо-тибетском тантризме, махамудра. Поэтому различие между дзогчен и чань-буддизмом, признанное Нубченом Сангье Еше

(gNubs Sangs rgyas ye shes) в его «Светильнике созерцательного видения» (bSam gtan mig sgron)

и многократно подтверждённое в современных сочинениях Чогьяла Намкая Норбу, отвечает различию между бесформенной, спонтанной практикой осознанной внимательности, характерной для чань, и тантрическим представлением об изначальном присутствии просветления, которое требует утончённого распознавания естественного состояния. Кроме того, различие между тантрой и дзогчен состоит в акценте на созерцательном сознавании – на присутствии в естественном состоянии изначальной чистоты, без следования путём творческой трансформации, типичным для тантрического ритуала и медитации. Однако дзогчен позволяет практикующему (садхаке) свободно исследовать ритуальную сферу религиозности, как это делает буддийская тантра. Именно подобное исследование даёт основания для критики линий Нуб и Сур.

Больше того, когда мы начинаем вникать в этот мир созерцательной практики свободных духом нгагпа, нам также удаётся установить необходимую связь между Миларепой и его современниками. Тот факт, что Миларепа обучался у наследников линий Нуб и Сур, достигнув устрашающих результатов в практике чёрной магии, теперь можно считать формой критики со стороны новых школ, или школ второго проникновения (сарма), особенно кагью, линий передачи нгагпа. Тот факт, что Ронгтон Лхага – учитель дзогчен, к которому Миларепа обратился, чтобы узнать путь освобождения «в одном теле, за одну жизнь», не смог изменить поток ума Миларепы, хотя и хвалился, что обладает учением, которое должно было принести результат «за один день», теперь можно считать критикой «радикального» взгляда дзогчен на просветление. Школы новых переводов XI в. утверждали, что их методы превосходят методы более ранних линий передачи именно по той причине, что они предлагают более мощные искусные средства, подходящие для преобразования худших попирателей нравственности, чего дзогчен, очевидно, не мог достичь.