Рай и ад. Великая сага. Книга 3

Трамп заколол себя бутафорским кинжалом, пошатнулся, потом еще раз, взмахнул рукой, изображая смертельную боль. Мистер Трублад, игравший Лодовико, поспешно крикнул, чтобы спасти сцену:

– «Кровавая развязка!»

Пьеса подходила к концу, осталось всего четыре реплики. А потом начнется главная драма этого вечера.

– «Я убивал с лобзаньем, и мой пут…» – прокричал Трамп и упал на Уиллу с неожиданным напором, больно придавив ей ребра, пережав дыхание и почти заставив ее открыть глаза. Она пошевелилась под его потным телом и прошипела, не разжимая губ:

– Сэм, твое колено…

– «…убив себя, к устам твоим прильнуть!» – Он приподнялся и снова рухнул на кровать; Сэм всегда любил умирать на сцене как можно дольше.

Уилла слышала, как Лодовико обращался к Спартанскому Псу Яго и грозил ему смертными муками за его подлый заговор. Наконец прозвучали заключительные слова пьесы:

– «Так с тяжким сердцем я плыву назад, о тяжком деле известить сенат».

Казалось, занавес никогда не опустится. С трудом поднимаясь на ноги, Сэм нечаянно вдавил колено Уилле в живот; черный грим стекал с его подбородка.

– Ты что, заболела, моя дорогая? – спросил он. – Почему так плохо играла? – Не дожидаясь ее ответа, он отпрыгнул в сторону и громко зашептал: – Все на поклон! На поклон!

Уилла кланялась вместе со всеми, снова оглядывая зал, заполненный едва ли на треть. Очень плохо, даже для января. Занавес опустился. Сэм с надеждой смотрел на рабочего сцены, ожидая второго выхода, но аплодисменты уже затихли. Актеры пошли за кулисы, почти не разговаривая друг с другом. Все понимали, что это провал. Уилла лишь кивнула Сэму, признавая свою вину, и присоединилась к остальным.

Она чувствовала раздражение с первой минуты, как вошла в театр. У нее всегда портилось настроение в те редкие дни, когда ее беспокоило какое-нибудь недомогание. На этот раз она уже три дня мучилась от боли в животе. Весь вечер ее бил озноб, а глухая боль внутри все не унималась, отчего она никак не могла сосредоточиться на роли и играла из рук вон плохо.

Вытирая лицо рукавом расшитой туники, ее догнал Сэм:

– Уилла, дорогая моя девочка, мы просто обязаны вдохнуть больше жизни в…

– Завтра! – перебила она его, морщась от боли. – Обещаю, Сэм. Я знаю, что играла паршиво. Прости. Я хочу прямо сейчас вернуться в отель. Все еще плохо себя чувствую. Спокойной ночи.

Высокий плотный человек с крупным пористым носом вышел из ложи, поднимая котиковый воротник пальто, чтобы скрыть лицо. Хотя никого из этих шумных, грубых провинциалов в зале он все равно не знал. Как не знал и никого в труппе, кроме той особы, ради которой сюда и приехал.

Он неторопливо спустился по лестнице и немного задержался в освещенном газовыми лампами фойе. На стенах висели фотографии артистов. Он всмотрелся в ту, которая указывалась как миссис Паркер. Это имя он сначала услышал в Нью-Йорке, а потом увидел лицо на помятой афише театра Трампа, которую по его просьбе привез один знакомый, большой любитель путешествовать. Ему пришлось проделать долгий путь на поезде, чтобы убедиться, но теперь его усилия были вознаграждены.

Он выскользнул из театра, повернул за угол и перешел улицу, сильно хромая на искалеченную ногу.

В тени напротив служебного входа он остановился и стал ждать. От реки поднимался туман, рассеивая свет уличных фонарей. Где-то ревел туманный горн. Чувствуя холод, он натянул замшевые перчатки, потом достал из внутреннего кармана пальто плоскую фляжку и хлебнул немного бренди. Свет фонаря отразился от плоской металлической поверхности, выхватив крупные выгравированные буквы «К. В.». Клавдий Вуд.

На ходу набрасывая капюшон накидки, Уилла торопливо вышла на Олив-стрит. Она чувствовала себя грязной и разбитой, хотелось поскорее принять ванну и лечь в постель. Спрятав ладони в меховую муфту, она повернула направо, и ее каблучки громко застучали по дощатому тротуару. Обычно она ждала, чтобы ее проводил кто-нибудь из актеров, но в этот вечер ждать не было желания. Мало того что спектакль и в самом деле прошел ужасно, так еще и рождественская погода не радовала. Конечно, она присоединилась к общему празднику, устроенному труппой прямо на сцене по случаю Йоля[46], с пением рождественских кэролов и раздачей подарков, но, улыбаясь и поддерживая милую беседу, она все время играла, играла каждую минуту.

Президент Эндрю Джексон тоже сделал подарок на Рождество, подписав указ о безоговорочной амнистии для всех конфедератов, до сих пор не получивших помилования. Это было очень важное событие, возможно второе по значимости после капитуляции, но для Уиллы оно не имело значения. В ее окружении не осталось людей, которых могла коснуться будущая амнистия. И более того – эта новость вызывала у нее только горькую печаль, потому что напоминала о Чарльзе.

У первого угла она остановилась, внезапно почувствовав, что кто-то… кто-то идет следом. Она повернулась и внимательно осмотрела темную улицу. Никого.