Рассказчица

– Дело в том, что меня это не пугало. Я привыкла жалеть упырей. Они же не виноваты, что умерли не до конца. Но попробуйте заставить других поверить в это, когда такие люди, как моя бабушка, утверждают обратное. – Я посмотрела на Йозека. – Поэтому я и начала выдумывать историю про упыря, который на самом деле, может, и не был таким плохим, как все думали. Ну, по крайней мере, в сравнении с теми, кто хотел с ним расправиться. И конечно, не для девушки, начавшей влюбляться в него… до того, как она поняла, что он, вероятно, убил ее отца.

– Ну и ну, – удивился Йозек.

– Ты ожидал услышать романтическую историю? – засмеялась я.

– Больше чем ужасную, – признался он.

– Дарья говорит, мне нужно смягчить ее, иначе никто не захочет читать такое.

– Но ты же не считаешь, что?..

– Нет, – возразила я. – Люди должны переживать ужас. В противном случае они перестанут ценить спокойствие и безопасность.

По лицу Йозека медленно расползалась улыбка. В тот момент он выглядел красивым. По крайней мере, не хуже герра Бауэра.

– Не подозревал, что в Лодзи появился второй Януш Корчак.

Я покрутила в пальцах ложечку:

– Значит, ты не считаешь это безумием? То, что девушка пишет такое?

Йозек склонился ко мне:

– Я думаю, это великолепно. Мне ясен твой замысел. Это не просто сказка, это аллегория, верно? Упыри – это евреи. Для основного населения они кровопийцы, темное и страшное племя. Их нужно бояться, побеждать оружием, крестом и святой водой. А Рейх, который поставил себя на место Господа, возложил на себя же обязанность избавить мир от чудовищ. Но упыри вечны. Не важно, что они задумали сделать с нами, мы, евреи, прожили на земле достаточно долго, чтобы нас забыли или стерли с лица земли.

Однажды на уроке у герра Бауэра я допустила ошибку в сочинении – перепутала слова. Я писала о преимуществах приходского образования и хотела использовать слово «Achtung» – «внимание, уважение», а вместо этого написала «Ächtung», что значит «остракизм». Как вы догадываетесь, это полностью изменило смысл моих слов. Герр Бауэр попросил меня остаться после урока, чтобы обсудить вопрос отделения Церкви от государства и каково это – быть еврейкой в католической школе. Тогда меня это не смутило. Во-первых, я не придавала значения своему отличию от других учениц, а во-вторых, меня ждали полчаса наедине с герром Бауэром и беседа с ним почти на равных. Разумеется, ошибка, а не гениальное прозрение, сделала мое замечание столь проницательным, что учитель посчитал уместным обсудить его со мной… Но я не собиралась признаваться в этом.

Как не собиралась говорить Йозеку о том, что мне и за миллион лет не пришло бы в голову вкладывать в историю, которую я сочиняла, какой бы то ни было политический подтекст. Вообще-то, когда я представляла себе Анию и ее отца, они в моем воображении были такими же евреями, как я сама.

– Похоже, от тебя ничего не утаишь, – сказала я, пытаясь свести к шутке пламенную речь Йозека.

– Ты особенная, Минка Левина. Никогда не встречал такой девушки. – Он сплел свои пальцы с моими, потом поднял мою руку и прижался к ней губами, вдруг став галантным кавалером.

Это было так старомодно и рыцарственно, что я затрепетала. Я пыталась запомнить каждое ощущение: от того, как вдруг заиграли ярче все краски в кафе, до электрического тока, плясавшего на моей ладони, будто молния по летнему полю. Мне хотелось рассказать Дарье все в мельчайших подробностях, хотелось вписать их в свою книгу.

Однако не успела я завершить составление мысленного каталога ощущений, как Йозек положил руку мне на затылок, притянул меня к себе и поцеловал.

Это был мой первый поцелуй. Я чувствовала, как давят на затылок пальцы Йозека, как трется о мою щеку его шерстяной свитер. Сердце мое было словно фейерверк, когда его наконец поджигают и всей начинке нужно вырваться на волю.

– Вот, – произнес Йозек через мгновение.

Я прочистила горло и огляделась, думая, что все окружающие таращатся на нас, но нет, они были увлечены своими разговорами и энергично жестикулировали, разрезая ладонями мглу висевшего в воздухе сигаретного дыма.

В голове у меня пронеслась картинка: мы с Йозеком живем за границей и вместе работаем за кухонным столом. Вот он – рукава закатаны до локтей, неистово стучит по пишущей машинке, чтобы поспеть со статьей к сроку. А вот я – грызу кончик карандаша, добавляя финальные штрихи к своему роману.

– Йозек Шапиро, – сказала я, отстраняясь, – что на тебя нашло?

Он засмеялся:

– Вероятно, повлиял этот разговор о чудовищах и влюбленных в них женщинах.

Дарья посоветовала бы мне разыгрывать неприступность. Уйти, чтобы Йозек побежал за мной. Для нее любые отношения были игрой. А я с трудом усваивала все ее правила.

Не успела я ответить, как дверь кафе распахнулась и внутрь ворвался отряд эсэсовцев. Они начали бить посетителей дубинками, переворачивать стулья вместе с сидевшими на них людьми. Стариков, упавших на пол, топтали и пинали ногами; женщин швыряли о стены.