Рассказчица

Я застыла на месте. Эсэсовцев я видела и раньше, когда они строем ходили по улицам, но никогда не сталкивалась с ними «в деле». Все мужчины были рослые, здоровенные, в зеленой шерстяной форме, со сжатыми кулаками и серебристыми, как слюда, глазами. От них разило ненавистью.

Йозек схватил меня и затолкал на кухню, шепнув:

– Беги, Минка, беги!

Я не хотела оставлять Йозека. Вцепилась в его рукав, пытаясь утащить за собой, но тут один из эсэсовцев дернул его за другую руку. Последнее, что я увидела, прежде чем развернулась и кинулась бежать, был удар, от которого Йозек сделал пируэт, кровь хлынула из его виска и сломанного носа.

Солдаты выволакивали людей на улицу и сажали в грузовики, я вылезла из окна кухни и как можно спокойнее пошла по улице в противоположном направлении. Почувствовав, что нахожусь достаточно далеко, я побежала. Тут же подвернула лодыжку из-за каблуков, скинула туфли и дальше мчалась босиком, хотя был октябрь и ступни у меня мерзли.

Я не остановилась ни когда у меня закололо в боку, ни когда от меня кинулись в рассыпную, как голуби, дети-попрошайки, ни когда женщина, толкавшая тачку с овощами, попыталась схватить меня за руку, чтобы спросить, что стряслось. Я бежала полчаса, пока не оказалась у отцовской пекарни. Бася не стояла за кассой – ушла за покупками с матерью, – но колокольчик над дверью звякнул, и отец понял, что кто-то вошел.

Он появился на пороге кухни, его широкое лицо блестело от пота из-за жара печей, борода была обсыпана мукой. Радость от встречи со мной померкла, как только он увидел мое лицо – косметика на нем растеклась от слез, – мои босые ноги и выбившиеся из-под шпилек волосы.

– Минуся! – воскликнул он. – Что случилось?

И я, воображавшая себя писательницей, не могла найти слов, чтобы описать не только сцену, свидетельницей которой стала, но и то, как радикально все изменилось, будто земная ось слегка отклонилась, стыдясь солнца, и теперь мы будем жить во мраке.

Хлюпая носом, я бросилась в объятия отца. Я так стремилась быть космополитичной женщиной, а оказалось, что на самом деле мне хотелось остаться маленькой девочкой.

Но я повзрослела в одночасье.

Если бы в тот день мир не перевернулся вверх тормашками, меня бы наказали. Отправили в свою комнату без ужина и по крайней мере на неделю запретили бы встречаться с Дарьей и заниматься чем-либо, кроме выполнения домашних заданий. Вместо этого, когда моя мать узнала о случившемся, она крепко обняла меня и долго-долго не отпускала.

По дороге домой – отец держал меня под руку, а глаза его метались из стороны в сторону, словно он ожидал, что в любой момент кто-нибудь может выскочить из-за угла и напасть на нас (и с чего бы ему вести себя иначе после моего рассказа?), – мы заглянули в контору, где работал бухгалтером отец Йозека. Мой отец был знаком с ним со школы.

– Хаим, у нас есть новости, – мрачно произнес он и попросил меня рассказать отцу Йозека все – начиная с того, как мы пришли в кафе, и до момента, когда я увидела, что солдат ударил Йозека железной палкой. Краска сошла с лица Хаима, глаза его наполнились слезами.

– Они увезли людей в грузовиках. Но куда, не знаю, – сказала я.

На лице старика отображалась внутренняя борьба, надежда сменялась тревогой.

– Вот увидишь, – мягко проговорил отец, – он вернется.

– Да. – Хаим кивнул, словно ему нужно было убедить самого себя, и поднял на нас глаза, как будто удивлялся, что мы еще стоим здесь. – Я должен идти. Нужно рассказать жене.

Когда после ужина к нам заглянула Дарья – поинтересоваться, как прошло мое свидание с Йозеком, я попросила маму извиниться и сказать, что мне нехорошо. Вообще-то, это была правда. Свидание теперь казалось чем-то нереальным, его затмила огненная буря событий, и я не могла вспомнить, как оно происходило.

Отец, который за ужином вяло ковырял вилкой в тарелке, ушел из дому, после того как со стола убрали посуду. Я сидела на кровати, зажмурив глаза, и мысленно спрягала немецкие глаголы: «Ich habe Angst. Du hast Angst. Er hat Angst. Wir haben Angst»[37].

Мы боимся. Wir haben Angst.

Мама вошла в мою комнату и села рядом со мной на постель.

– Ты думаешь, он жив? – задала я вопрос, который никто не отваживался произносить вслух.

– Ах, Минуся, – сказала мать, – это все твое воображение.

Однако руки у нее дрожали, и, чтобы скрыть это, она взяла щетку с моей тумбочки, мягко развернула меня спиной к себе и начала расчесывать мне волосы длинными, скользящими движениями, как в детстве.

Из слухов, которые разносились по общине краткими взрывами стаккато, быстрыми пулеметными очередями, мы узнали, что вчера вечером эсэсовцы забрали из «Астории» 150 человек. Их отвезли в штаб и допрашивали – мужчин отдельно от женщин, избивали железными прутьями и резиновыми дубинками. Ломали руки и пальцы, требовали с людей выкуп в несколько сот марок. Те, кто не имел при себе денег, должны были назвать имена родственников, которые заплатят за них. Сорок шесть человек расстреляли, пятьдесят освободили после уплаты выкупа, а остальных отвезли в тюрьму Радогощь.