Рассказики

На гребне горы показываются фигурки трех подростков-цыган, они приближаются, и мы видим в руке одного пистолет. «Игрушка?» говорит Джон. «Похоже, это к нам». У второго в руках монтировка. Они спускаются к нашей пещере, перепрыгивают через узкий каньон тропы на нашу террасу, и тот, кто с пистолетом выставляет свое оружие вперед и резко кричит по-испански. Подростковый ломающийся голос, лицо кривится от злости, глаза опиумные. Я разбираю «из нашей пещеры», «опиум», остальные слова, кажется, нехорошие. Пистолет, к сожалению, на игрушку не похож: тяжелое, вороненое оружие. Джон отвечает примиряюще, что-то вроде: успокойся, hombre, мы тут целый день сидим, ничего не знаем, вот видишь, кушать собираемся. Ствол нервно покачивается от Джона ко мне, интересное ощущение, никогда еще не смотрел я в эту дырочку так близко. Что делать непонятно, по-испански я не умею, остается ждать, чем все кончится и надеяться успеть ударить стоящей у ноги бутылкой, если дела пойдут плохо. 

... боюсь, в затылке оцепенение. Маша внутри пещеры, слава богу, еще ничего не поняла. Опять кричат. Джон мягко отвечает. Они поворачиваются, и спускаются вниз, к другим пещерам.

«Посмотри-ка на них – слишком много американских фильмов», говорит Джон, и рассказывает, что они из цыганских пещер с той стороны Сакрамонте (цыгане с остальными не смешиваются никогда

) и у них кто-то украл запас опиума. «Лишь бы они к Саше не сунулись, тогда точно дело плохо кончится».

Мы смотрим вниз, чтобы в случае чего подоспеть на помощь и видим, как после долгих препирательств с итальянцами и ангольцем они поворачиваются и уходят прочь.

Позже англичанин Том говорит нам «А, эти… Они ко мне тоже сунулись, а я им: «What? Fuck off my cave!» Больше я их не видел». Так что, либо они успели поостыть, либо мы зря перепугались.

* * *

Такие события, конечно, запоминаются надолго, но совершенно забываются бесконечные часы, когда просто лежишь в пещере, обливаясь потом, в тоске бездействия... Но потом наступает вечер, и можно спуститься в город.

Любой город становится другим, когда в нем есть место, где лежат твои вещи. Конечно, я тут по-прежнему чужой – но уже чуть по другому. Можно, например, бродить по крутым гренадским переулкам и ловить кусочки жизни, мелькающие в приоткрытых окнах, за занавесками, запутаться взглядом в переплетениях мавританского орнамента, или поймать отблеск солнца на небесно-бирюзовой мозаике.

 Иногда незатронутость заботами благо – взгляд не скользит на поверхности, а становится неторопливым и позволяет городу подцепить тебя на крючок причудливой тени, отражения, узора осыпавшейся штукатурки, обрывка непонятной речи… Конечно, это проще в далеком и древнем городе, но все то же самое есть во дворе любой многоэтажки, стоит только перестать идти и присесть. Иногда, когда я вижу  бомжей, мне приходит в голову, может, они тоже как-то решили присесть - и толком встать уже не смогли? может, увиденное оказалось настолько интересным, что на остальное стало наплевать... Тьфу, ерунда - бомжу, в основном, хочется в тепло, есть и спать. Ну, и выпить еще. Лучше позавидовать тем, кто обладает спокойствием, необходимым, чтобы разглядеть мир,  "по роду службы" - художникам, фотографам, или ремесленникам, например.

В Альгамбру мы так и не зашли, потому что за вход надо было платить, но первым вечером посидели на парапете канала внизу, глядя на двойной ряд древних стен над головой, и там Маша рассказала мне сказку про Альгамбру, прочитанную в одной книге, про трех султанских дочерей и трех пленных христианских рыцарей, работавших у них под окнами.

Сестры полюбили рыцарей, и собрались с ними бежать, хотя для этого им пришлось бы отказаться от своей веры. Рыцари подкупили надсмотрщика, сестры – дуэнью, и однажды ночью собрались перебраться через крепостной ров, за которым их ждали лошади для побега в испанские земли. Но одна из них, которая очень любила своего отца, боялась неизвестности и чужой христианской веры, долго колебалась, и, в конце концов, вернулась в свои покои, хотя любимый долго звал ее и умолял спуститься. Когда наутро отец узнал про все это, он очень разгневался, и с тех пор стал держать ее в еще большей строгости, заперев в одну из башен Альгамбры («Скажем, вот в эту!», говорит Маша, и я задираю голову) где она и умерла от тоски…

Все-таки совсем другое дело слушать подобные истории, сидя под Альгамброй и попивая «Сангрию"…

* * *