Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

— А вы не сделаете после мне скандал? — быстро спросила она и подозрительно смерила его глазами.

Он положил деньги на стол перед нею и спокойно объяснил:

— Эти деньги мне не нужны… Всё равно, как употребить их. Так вот возьмите и дайте вашей подруге… Потом… вы можете уходить… если хотите… я тоже сейчас уйду.

— Но позвольте, ей-богу, это много мне… Я никогда столько не получала… Уф… — Она схватила бумажки и, точно они были страшно тяжелы, медленно, с напряженным лицом потянула их к себе. — Какой же вы милый! и как я поцелую вас!.. Голубчик, можно? — и, не ожидая разрешения, кинула ему на плечи свои руки.

«За кого она меня считает?» — мелькнуло в голове Петра Ефимовича. Он быстро встал, сбросил с плеч своих ее маленькие руки и с непонятным ему раздражением заговорил:

— Я не хочу… ваших поцелуев и… уходите… я не звал вас… уходите вон… чего вам? То есть я не хочу вас обидеть, но мне нужно остаться одному, — и вы мне мешаете… пожалуйста, уходите… да!

Он вздрагивал и страшно волновался, чувствуя себя способным на что-то нелепое и понимая, что эта девушка ускоряет наступление какого-то постыдного момента и что в ней есть некоторая сила, заставляющая его… забыть то, за чем он пришел сюда… И еще ему казалось, что он виноват перед ней в чем-то и что эту вину не загладить данными деньгами, а нужно сделать что-то другое…

Он отошел от нее подальше. А она смотрела на него изумленно и нерешительно, что делало ее лицо совсем по-детски простым и кротким. Бумажки шелестели в ее руках…

— Уйти?!. — спросила она.

— Да! — кивнул головой Петр Ефимович.

— А… деньги?

— Пожалуйста, возьмите! — сильно и убедительно сказал он, и ему вдруг стало приятно оттого, что в этих двух его словах прозвучало много чувства. Он улыбнулся и тотчас же одернул себя: «Я уже начинаю ощущать сладость добродетельного деяния!..»

Она стояла и, глядя на него с непонятной улыбкой, качала своей кудрявой головой… И вдруг мелкими шажками она подошла к нему. Он отступил назад, но она снова кинула на его плечи руки свои, обняла его шею, повисла на ней, закинув голову назад, и, плотно прижавшись к его груди, быстро и воодушевленно заговорила:

— Я вас уж расцелую! Как хотите! Не брезгайте! Чем мне благодарить? Ах вы, милый! Голубчик! Я расскажу про вас Кате… Она, хоть и злая и не любит вас, терпеть не может… но я уж ей распишу вас, не бойтесь!.. Голубчик вы!.. Вот вам… вот… вот…

Петр Ефимович покорился; но когда ее горячие губы отрывались от его губ — он все-таки шептал глухим и дрожащим голосом:

— Уходите… хорошо… достаточно… благодарю…

Он чувствовал искренность поцелуев этой девушки, он держал ее руками за талию и — истязал себя.

«Как напрактиковалась целовать! Первый раз меня так целуют… Неужели это жизнь подкупает меня? Дешево дает, однако…» И он оторвал от своей груди девушку.

— Вот!.. — вскрикнула она в последний раз и, шатаясь, схватилась за голову. Он поддержал ее и посадил на кресло.

— Ф-фу! Как я… разошлась! — тихо прошептала она и, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза… Этот порыв как бы облагородил ее, — она стала красивей. Вся вздрагивая, она не открывала глаз и дышала часто, отчего ее грудь, высоко подымая кружева, то просвечивалась, то скрывалась в них… Петр Ефимович в каком-то тумане жадными, горящими глазами смотрел на нее, не сводя глаз… Она как бы качалась в воздухе.

«Как она хороша! И как в ней всё спутано… хорошее, дурное, темное и светлое… точно это сама жизнь…»

Пораженный этой странной мыслью, Петр Ефимович вздрогнул и улыбнулся:

«Жизнь — проститутка! Она ведь тоже ласкает лишь того, кто платит ей за ласки… и никогда, никому, ничего не дает бескорыстно…»

Остановившись на этой мысли, он, пораженный ею, низко опустил голову и тер себе лоб, всё улыбаясь. Девушка встала, тихо пошла к двери и взяла пальто, по дороге мельком взглянув на Петра Ефимовича взглядом печали и обиды… Он стоял не шевелясь.

— Вы что? Что с вами? — уже надев пальто, тоном заботы спросила она и сделала движение к нему.

— Ничего! Не беспокойтесь! — торопливо ответил Петр Ефимович и улыбнулся застенчивой улыбкой провинившегося школьника.

Она накинула на голову платок, бросила на плечо боа и сказала ему:

— Может быть, когда-нибудь зайдете… Это вам ничего не будет стоить… Я живу одна… зовут меня — Таня… — И она сказала адрес обиженным тоном, с надутыми губами и смешно нахмурив брови.

Петр Ефимович слышал ее слова, видел ее спину и понимал, что она уходит… И в его груди родилось странное физическое ощущение, точно какие-то удары изнутри толкали его к двери, у которой стояла девушка, медленно натягивая перчатку на руку… Но он крепился, сунув руку в карман и крепко схватив пальцами ручку револьвера…

«Когда она выйдет за дверь, я выстрелю. Пусть она увидит меня… Может быть, это для нее будет значить что-нибудь… Уходит! вот уходит!..»

— Ну, прощайте! — сказала она и взялась за ручку двери.

Петр Ефимович бессмысленно улыбался, наклонив голову влево и точно прислушиваясь к чему-то.

— Прощайте же! — повторила она, не глядя на него…

— Да! — вздохнул он и решительно кивнул головой.