Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

— Я ведь не… ты не думай… может быть, ты думаешь, что я тебя хочу к рукам прибрать? Ей-богу нет! — она перекрестилась, подняв глаза к потолку, и быстро продолжала: — Хочешь, я тебе отдам деньги? возьми! Правда, мне тебя только жалко… Оч-чень жалко!..

Он наморщил лоб, но посмотрел в ее живое, взволнованное лицо и прояснился.

— Милая ты девушка! — тихо воскликнул он, целуя ее в лоб.

Она счастливо засмеялась…

— Господи! Как я славно сегодня ошиблась! А леворвер-то надо взять с собой… это вещь дорогая! — Она подскочила к дивану, схватила оружие, сунула его куда-то в складки платья и сияющая крикнула мужчине:

— Идем!

И они пошли к двери рядом друг с другом. Он шел медленно и спокойно, заложив руки назад, она, закинув головку кверху, и когда оба они подошли к двери, она отворила ее перед ним, заботливо пропустила его вперед и потом уже вышла сама.

В кабинете стало пусто. Голая женщина с картинки на стене теперь простирала свою руку к окну…

А за окном всё еще бушевала вьюга — свист, смех, стоны бились о стекла вместе с хлопьями снега…

ДРУЗЬЯ

I

Одного из них звали Пляши-нога, а другого — Уповающий. Пляши-нога говорил про себя, что он донской казак, и был высок ростом, худ и сутул. Некогда он переломил себе берцовую кость левой ноги, она срослась и стала почему-то длиннее правой; это обстоятельство заставляло его при ходьбе перегибаться вправо для того, чтобы закинуть свою левую ногу вперед, отчего его походка была какой-то пляшущей, — и отсюда странное и смешное прозвище Пляши-нога. Уповающий был якобы бессрочно отпускной рядовой какого-то резервного батальона, а до солдатства числился мещанином города Углича, и был коренаст, широкоплеч и несокрушимо весел. Лицо у него было красное, бритое, полное, с прямыми рыжими щетинистыми усами и с толстой нижней губой, всегда оттянутой книзу, с добродушной улыбкой голубых глаз, живо блестевших из-под густых рыжих бровей; вообще оно составляло прямой контраст с длинным, сухим и рябым лицом Пляши-ноги, скрывавшимся в густой черной с проседью бороде, из которой темно-серые глаза смотрели недовольно и холодно. Уповающий ходил, засунув руки в карманы солдатских грязно-зеленых штанов, и серая рваная шинель висела на его широких плечах ловко и крепко, а Пляши-нога руками на ходу сильно махал, и полы его хохлацкой свитки всегда летали вокруг его длинной фигуры, как черные изломанные крылья, а чумацкие шаровары на левой ноге въезжали чуть не до колена, а на другой — почти скрывали ступню. Уповающий аккуратно где-то добывал себе старые чиновничьи, студенческие и офицерские фуражки и всегда отрывал у них козырьки, и его гладкий лоб постоянно был закрыт каким-либо околышем, а Пляши-нога и зимой и летом ходил в чумацкой бараньей шапке, сдвинутой на затылок; из-под нее во все стороны торчали пряди черных жестких волос, и его рябой и изрытый глубокими морщинами лоб был выпукл, высок и черен от загара. На пространстве от Новомиргорода до Бобринца и от Ольвиополя до Александрии о друзьях говорили, как о самых ловких и отчаянных конокрадах, и ненавидели их, но боялись, терпели и всегда, когда они просили себе какой-либо работы, охотно давали им такую и обращались с ними, пока они были в деревне, как с почтенными и уважаемыми людьми. Уповающий брал на себя кладку печей, столярные поделки, починку сапог и сбруй, лечение от разных недугов наговором, занимался коновальством, чинил часы, дубил овчину, а главным образом пил водку и ел в невероятном количестве кавуны. Пляши-нога помогал ему во всем этом, презрительно поджимая свои тонкие губы, но больше всего любил лежать, летом в тенистых уголках, а зимой на печке, и ко всему присматривался и прислушивался. Водку он тоже пил, но она не производила на него особенного впечатления, сколько бы он ни выпивал ее, а кавунов, дынь и других фруктов он терпеть не мог. Уповающий напивался быстро, и когда чувствовал себя уже не в состоянии встать с места, то покорно валился на землю и, улыбаясь во всю рожу, говорил:

— А ведь я опять п-пьян-н! ей-богу! Сеня! Ведь я опять уж нализался по уши! а? Верно? Вот так штучка!

Пляши-нога, с холодным презрением на лице, слушал его и молчал.

— Сеня! скажи мне этакое слово… пронзительное слово, чтобы мне стыдно от него стало! а? Чтобы совестно пьянице…

— Ну, молчи уж ты… бык! — сурово говорил Пляши-нога, когда многократные просьбы товарища надоедали ему.

— Б-бык, значит скот? а, Сеня?

— Скот!

— О-очень хорошо! Значит, скотина? Вот так штучка! — Уповающий начинал плакать и плакал до той поры, пока не засыпал. Пляши-нога сидел над ним и, если представлялась надобность переместить товарища, брал его своими длинными сухими руками и уносил куда-нибудь. Вот каковы были друзья…