Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

Однажды, в жаркий июльский день, друзья выкупались в Ингуле и сидели на берегу под тенью группы ветел, отдыхая и закусывая. Собственно закусывал один из них — Уповающий, а Пляши-нога швырял камни в речных чаек и свистел сквозь зубы. Уповающий съел большой кусок копченого сала, выпил половину бутылки водки, потом прикинул глазом, точно ли осталось ровно полбутылки, и, найдя, что осталось меньше, с сокрушением воскликнул:

— Вот так штучка!

— Что еще? — спросил Пляши-нога, не глядя на него.

— Да вот, пострели ее горой!.. бутылка эта! Ведь экая неудобная посудина, а?

— Опять перепил? — сухо спросил Пляши-нога.

— Опять, чёрт ее… Говорил я тебе, заведем стаканчик… Пятачок ведь дать за него… и уж всегда будет верно… капля в каплю… Ей-богу!

— Да ладно… ты пей себе. Я не буду.

— О?! — воскликнул Уповающий. — Не будешь?! Ну… так я ин… еще уж выпью! ей-богу! А то греется водка… вкусу в ней нет, в теплой…

И он, опрокинув горлышко бутылки себе в рот, долго смотрел сладкими глазами в ясное небо, а потом быстро сунул посуду себе в карман, как бы боясь видеть, сколько в ней осталось, вздохнул, погладил свой живот и замолчал. Пляши-нога опрокинулся на спину и лег, положив голову на камень. Уповающий посмотрел на него с сожалением и вздохнул.

— Тоскуешь всё? а? Ах ты, братец ты мой! И чего это ты всё тоскуешь? Болезнь это у тебя такая… сердце болит… аль так что? Семь годов вот уж я с тобой… рука об руку гуляю и не могу никак понять твоей тоски этой! ей-богу!

Пляши-нога равнодушно сплюнул сквозь зубы и, заложив руки под голову, стал похож на длинные ножницы.

— Жизнь у нас, кажись, свободная, легкая. Запрету мы себе не кладем ни в чем. Хотим чего, сейчас — раз, два, три! готово! Ходим тоже, где хочем… И всё вообще… Сеня? а?

— Душа вот у тебя мягкая, а разум… как сухая палка — не гнется! — сказал со вздохом Пляши-нога.

— Это правда! ей-богу, правда! Умом я тверд. А… это ты к чему больше? — и Уповающий внимательно посмотрел в лицо товарища, немного наклонясь к нему.

— Да так уж, — кратко ответил Пляши-нога.

Помолчали. Ингул, узкий и быстрый в этом месте, тихо поплескивал на кремнистый берег, а по другую сторону его, за камышами, дышала зноем спаленная желтоватая степь. От движения воды ближайшие к ней камыши шатались, и стебли их, касаясь один другого, меланхолично шептали. Где-то неподалеку крякали утки и назойливо посвистывали кулики, точно дразнили кого-то.

— Встретил я в Тульском поселке Митьку Ситникова… — задумчиво заговорил Пляши-нога, глядя в небо. — Умер отец-то у него. Всё хозяйство и деньги Митьке пошли… Н-ну. Знаешь ты Митьку? Что за человек? Гадина, жаба мокрая. И дурак, и лентяй, и болван. А вот теперь первый человек в волости… Тысячи имеет. Н-ну, рассуди, за что ему дались тысячи? Али он таланный какой, али что? Мразь ведь. И вот, не шевельнул пальцем — и имеет всё. Ведь разве это его! Нет, отцово. Отец нажил. Так причем он-то — Митька? Вот, поди ты, какой порядок! Один всю жизнь бьется — ни кола, ни двора, другой ничего не делает, да больше всех получил…

— Того… чего-то… Не пойму я, к чему ты, например, клонишь, — напряженно вглядываясь в товарища, сказал Уповающий. — В гости к нему, что ли, думаешь? а? ей-богу! вот бы уж!..

— Ничего я не хочу… А вот вижу — порядок неправильный и говорю… Не за што Митьке богатеть давать, ну и…

— Чудак! Чай, он сын отцу-то… Одна кровь! — засмеялся Уповающий. — Куда ж бы это девать Степану, кабы не Митька?

— Куда? мало ли куда!

— Н-да… — сказал Уповающий. — Оно конечно… Но только всякому свое дитё ближе… надо это помнить!

Пляши-нога не ответил товарищу.

— Да мы что? — снова начал он, помолчав. — Наплевать! — он плюнул и пожал плечами. — До меня ведь это никакого касательства не имеет… Я человек отшибленный, к этому самому крестьянству неспособный. И не терплю я крестьян. Что за народ? Жадный, робкий, сидит себе в избе, как жаба в болоте, и никакого в нем интересу нет. Стекло бутылочное и то блестит, ежели его на солнце положить… а эти черти — что? Гнилье вонючее… А то про бога рассуждать начнут… беги вон! Говорит, говорит, а сам не понимает ни полвершка во всей версте. А все-таки как он, крестьянин, ни плох, а норовит на нашем брате проехаться… И разговор у него с нами этакий… важный… с усмешкой. Дескать, ты-де гол и бос, а у моего деда был навозу воз, так на него три года дул ветер и то не разнес! Собственники!.. Не ходи через его землю — на сапог пристанет, всю с собой унесешь, дыра бездонная останется… Зачем только живут люди! Беда! хоть бы я вот: не могу я ни во что впрягать себя, ни в какой хомут не влезу. А оно, может, нужно бы мне. Потому дума меня больно разъедает. Кабы вот ее извести… Выжечь, примерно бы… вытравить… А то ест, ест, как ржа железо, и никакого порядку в душе нет. Туман как бы, примерно. И всё бугры да рытвины.

— Завел бы ты себе, Сеня, этакую ба-абу! Разлюбезное дело!.. ей-богу! Она бы тебя ах как разожгла! то есть до пыль-пепла свела бы всю твою тоску-думу. Ей-богу!