Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

— Гей-гей!.. — ответил ему друг и пустил поводья. Конь рванулся вперед бешеным карьером. — Я ему найду хозяина… красавца… как он же… румына… Сам… отведу… за Дунай… — кричал коню Пляши-нога, подпрыгивая на его хребте и играя его гривой. И, всё более возбуждаясь, конокрад кричал, свистал и выл, поощряя бешено скакавшего коня. Дождь лил целыми струями… кругом над землей ничего не было, кроме этих струй и всадника, скакавшего среди них. Уповающий остался далеко назади, и топот его коней замирал в монотонном шуме дождя… Вдали замигал огонек. Он быстро мчался навстречу коню, и вот, пролетая мимо него, струи дождя стали блестеть бриллиантами, и из-за них, наконец, вырисовался темный бугор, в средине которого сверкало освещенное окно. Пляши-нога соскочил с коня, пнул в стену ногой, одновременно стукнул кулаком в раму и крикнул:

— Отпирай!

— И кто-о? — флегматично спросили из-за окна.

— Я — Семен!

— Гшарасшо!.. и с ко́нем? Н-но?! — из окна высунулась рыжая острая голова в ермолке и с длинной бородой. — Отведи ко́ня и захаживай из заднее крыльцо… О!.. Этот конь?!. Адонай! Еще за вчерашний дня его проводил я Оцепенко! И тогда он был украденый, и теперь он есть украденый! Мозе его и завтрашний день уворуют? Ф-фэ!.. — и еврей, всё больше высовываясь из окошка, смотрел вслед коню, которого уводил Пляши-нога.

Опять послышался топот со степи. Еврей насторожился:

— Есце кони!.. Н-но?!

— Исайчик!!. — орал Уповающий. — Растопыривай карманы, я так с лошадьми в них и въеду! ей-богу!

— Ага-га!.. Яков-Яша! Гшарасшо! — обрадовался еврей. Он машинально исчез из окна и в ту же минуту был около Уповающего.

— Цьи это? Н-но?!. Оцепенка?.. Пхе!.. бедный Оцепенко! — он засмеялся, потирая руки и оглядывая коней.

Уповающий встряхивался и фыркал, как мокрая собака.

— Ловко обделали дельце! ей-богу! а? Исачка? Молодцы мы? а?

— Т-тэ!.. Это же вся губерния знает! — пожал плечами еврей.

— Ну, то-то вот! Так ты действуй же! А вино в корчме есть? — Уповающий похлопал его по плечу.

— Всё будет сейчас! Все пойдут дальше… на Балту? Н-но!.. Павло! Герцек! Одевайтеся скорей! И ехать нузно!..

— Да иди ты сюда, жид! Водки дай! Есть хочу! — раздался из окна возбужденный крик Пляши-ноги.

— А сейчас! — ответил еврей. Он вошел с Уповающим в дом.

Дождь лил на корчму, как из ведра… Это был крупный, скучный, монотонный дождь, без грома и молний, и в звуке его падения всхлипывало что-то жалкое…

III

Кабак Лаврентия Захаровича Очепенко был заперт с улицы, но в нем сидело шесть человек: сам хозяин, низенький, толстый, но юркий старик, совершенно лысый и с острыми, блестевшими, как льдинки, глазами, — Михаил Захарченко, рябой, высокий, с заячьей губой, флегматичный парень, тусклый и выветрелый, — Гиря, кучер Очепенка, облитый дегтем, унылый человек, низко опустивший полуседую стриженую, круглую голову, — братья Жуковы, один низенький, подслеповатый, сутулый и юркий, как мышь, другой — повыше, толстый, с скуластым калмыцким лицом и зеленоватыми злыми глазами, — и сельский пастух, Осип Дятлов Груда, глухонемой человек, лет тридцати, атлетического телосложения, с громадными пудовыми кистями толстых рук. Он смотрел на каждого из компании большими черными внимательными глазами, горевшими ясной и сознательной мыслью, но при этом так странно, автоматично повертывал голову от одного из собеседников к другому, что казался заведенной машиной. Очепенко говорил бойким говором, вертясь туда и сюда.

— Все вы знаете их — Яшку и Сеньку. Всем они насолили по горло и больше. У вас, Жуковы, они двух коней свели, Дятлов от них больше всех терпел… Тебя, Михаил, этот Пляши-нога бил ни за что, да и еще тоже есть тебе за что отплатить Сеньке… Потому оно, пожалуй, и верно ведь, что он с женой-то твоей… ну, ладно!.. молчок! Гиря тоже терпит сильно… Потому — проспал он с Настаськой коней, и не могу я ему теперь его денег отдать, а их шестьдесят три рубля! Вот как он терпит! Ведь это его кровавые гроши! А сам я? Лучшие мои кони были, четыреста двадцать дал я за башкирку, огонь лошадь, пускай не красива. Да битюг еще… Битюг тоже три сотни стоит! Так простим ли мы им всё это? Что же они тогда? разорят нас вконец! Вон они здесь теперь оба… сидят, слышь, в кустах, в балке, пьяные… Порядились у коваля горн перемазать сегодня утром, — это они, чтобы глаза отвести добрым людям… Как с ними быть? Ну, объявлю я начальству… хорошо. Возьмут их… Они скажут — что такое? за что? да мы эту ночь вот где всю были! и докажут, что были!.. У них руки везде. Докажут. И снова выйдут на волю.

Очепенко сделал паузу и, оглядев всех, добавил угрожающе и многозначительно:

— А как выйдут, то и отплатят нам… подожгут село! Вы думаете как? В третьем году кто зажег вашу, Жуки, хату? а?

— А у тим времи их здись ще и не було… — печально заявил Гиря и снова закачал головой.

Очепенко ткнул ему в темя острый, как гвоздь, взгляд и стиснул зубы.