Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

— Вот, скотина чёртова! Экий вол тупой! К становому!.. Да, боров чёртов, ведь… — и Михаил снова замахал руками у самых глаз пастуха, так что тот попятился назад.

Вышли на двор кабака. Сзади всех шел Гиря с тупым и мрачным лицом и заложенными за спину руками.

— Тьфу, урод дьявольский! — горячился Захарченко. — Ну, как я ему, чёрту, скажу, что улик нет? Ах, ты!.. Тьфу!..

— Огородами идите, а потом Казаченковой бахчой; тут ближе всего… — напутствовал их Очепенко, нервно потирая руки. — По дороге и колья найдете. Из Казаченкова плетня хорошие колья можно выбрать!

Вечерело. В степи плавал розоватый полумрак. Пятеро людей, тихо разговаривая, шли огородом и зорко смотрели по сторонам. А Очепенко смотрел им вслед, улыбался и вздрагивал, как бы от холода…

IV

В дожди по наклонной балке быстро текла вода, и от этого корни ветел были подмыты и обмотаны зацепившимися за них клочьями сена, сломанными ветками; на одном корне висел даже обруч, откуда-то занесенный водой. Ветлы были все такие старые, корявые, обломанные… По краю балки стояли две кузницы, и часто кузнецы сбегали на ее дно и рубили сучья ветел для своих надобностей. Их, этих ветел, и всего-то было девять, причем одна из них, самая большая и уродливая, уже давно засохла, должно быть оттого, что у ее корня когда-то развели костер, он был обуглен; но все-таки кругом него венцом тянулись молодые побеги, тоже, впрочем, объеденные телятами и козами села.

Уповающий лежал на животе и, протягивая вперед руку, старался достать бутылку с водкой. Рука не доставала до бутылки на добрых поларшина, и Уповающий, поворачиваясь с боку на бок, ругался:

— Куда ты идешь, змея? Тьфу! стой! С-стой! А она ползет себе… Вот так штучка! — и, упираясь носками сапог в землю, он старался двинуть вперед, в погоню за бутылкой всё свое тело, но не успевал в этом, обессиленный выпитой водкой. Тогда он топорщил усы, старался сделать презрительную гримасу, плевал на бутылку и, попадая, хохотал…

— Попал!.. Ха-ха-ха!.. Свинья ты… видишь, до чего я дошел? а? Р…рассердила меня?.. Не серди!.. — и довольный, он блаженно улыбался, на некоторое время оставлял бутылку в покое и начинал напевать песню…

А сзади его, к ветлам осторожно подходили пятеро людей. Впереди всех шел глухонемой пастух, нахмуренный, с засученными до плеч рукавами рубахи; за ним — Захарченко, согнувшись вперед, с палкой на плече; рядом с ним — старший Жуков, тоже с палкой; потом шел Гиря, этот нес палку под мышкой, и, наконец, кошкой крался маленький Жуков с пучком веревок в руках.

Солнце село. От ветел падали длинные уродливые тени…

— Сеня!.. — воззвал Уповающий. — Чего ты не идешь, ей-богу? Пора! Ведь нам работать надо… сам знаешь! Кузнец Бабуха говорит — горн переложи! Изволь, переложу… Я всё могу… Мельник Павлыч сказал — жернова закуй! И жернова закуем… Мы?.. Мы на всё годны… Н-да… а!.. У тебя что? Лошадь хромает? Неси сюда лошадь… я ей пятую ногу пристрою… Я? ей-богу!.. Вот уж сказал!.. лошадь-то не вылечу?!.. Вот так штучка! Лошадку милую?!.. Тпру!.. Стой, чёрт! А то я те… отрублю хвост по самую гриву… Стой! Шал…лишь!.. Э… ох!!.

— Что, дьявол, а?! — крикнул Захарченко, с разбега прыгнув на спину Уповающего ногами в тяжелых сапогах, и, сев на него верхом, он ударом кулака сшиб с него фуражку. — Что, кр-ровопивец, а?! Попал в клещи? У!.. — Схватив за волосы Уповающего, он поднимал ему голову, бил его лицом о землю, весь вздрагивая, с налившимися кровью глазами и с открытым ртом, по углам которого текла слюна.

Гиря стоял за деревом и смотрел оттуда с бледным, вытянутым лицом… Маленький Жуков торопливо распутывал веревки, оскалив мелкие острые зубы, и покрикивал:

— Брось! Миша! Знаков не надо! Брось! я сейчас, вот… запуталось, чёртово гнездо! Эй, брось, мол!

Глухонемой поискал чего-то глазами, весь вздрагивая, и исчез, не обратив внимания на происходящее. Большак Жуков стоял сбоку группы из Уповающего и сидевшего на нем Захарченко. Он смотрел, как Захарченко, прижав коленями руки Уповающего в локтевых сгибах, стряхивал с своих пальцев его волосы и уже бормотал что-то неразборчивое, скрипя зубами и брызгая слюной, — смотрел, и по его калмыцкому лицу расплывалась зверская, хищная улыбка. И вдруг он высоко взмахнул своей палкой и ударил ею по ногам Уповающего, с хрипом сказав:

— Чтобы не убежал!..

За звуком удара раздались два крика:

— Сеня! Убивают!.. Товарищ!.. Мучают!..

— Будет!.. Для господа… ах!.. хлопцы! Братики!.. Та ще може то и не воны!.. Э, боже-ж мий!.. — и Гиря, выскочив из-за дерева, не по-старчески быстро забегал вокруг двоих людей, истязавших третьего.

Но Жуков вошел в дикий раж. Его палка взлетала на воздух и со свистом падала на ноги Уповающего. Из-за рук, то и дело взмахивавших крепко стиснутой палкой, не видно было лица Жукова. Он крякал с каждым ударом: «Эх! Эх!..», а Уповающий вскрикивал: «А-ах!.. а-ах!..», и с каждым новым звуком его крик становился всё глуше… Один удар задел ногу Захарченки. Тогда он свалился со спины конокрада и с бешеным лицом, хромая, бросился на Жукова.

— Ты что… не видишь? ослеп?!..