Растерянный континент. В защиту демократии и независимости Европы

Этот термин британский академик Дэвид Маркуанд ввел в 1979 году. В то время он подчеркивал, что народное представительство в Европейском экономическом сообществе было столь слабым, потому что Общей ассамблее, учрежденной в 1957 году, пришлось ждать избрания своих депутатов путем прямого всеобщего голосования более двадцати лет (до 1979 г.). Но даже в этом случае она выполняла лишь функции консультационного агентства. Так было до заключения Маастрихтского договора (1992 г.): только почти сорок лет спустя после заключения основополагающих договоров евродепутатам было предоставлено право совместного принятия решений с Советом Европейского союза (бывшим Советом министров ЕЭС), как указано выше.

Долгое время презираемый как позиция крайне правых и евроскептиков дефицит демократии в последние годы, к счастью, стал вызывать серьезную озабоченность. Он рассматривался во многих работах, в частности, в сочинениях Антуана Вошеза[44], при этом все чаще звучат манифесты и призывы к демократизации Европы[45]

.

Тенденция навязывать решения сверху и ставить людей перед свершившимся фактом особенно заметна в том, как разрабатываются международные экономические договоры. Европейский союз мастерски овладел искусством составления этих гремучих смесей экономики и права, арбитража без малейшей прозрачности, написанных непонятным языком с использованием терминологии, которая приводит в восторг юридических консультантов и адвокатов, рассматривающих их в дальнейшем. Многостороннее соглашение об инвестициях (МАИ), тайно заключенное в 1995–1997 гг. двадцатью девятью членами Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), является образцом такого рода. В нем предлагалась дальнейшая либерализация торговли в ущерб культуре, окружающей среде и оплачиваемой занятости, и в итоге после решительного осуждения гражданским обществом оно было провалено. Но самые пагубные его положения, такие как право транснациональных корпораций судиться с правительствами и право компаний привлекать правительства к ответственности за любые помехи их деятельности в виде демонстраций или забастовок, постепенно пробили себе дорогу в международное публичное право[46].

Договоры TAFTA (Трансатлантическое соглашение о свободной торговле) и TISA (Соглашение о торговле услугами) между Европейским союзом и Северной Америкой используют ту же схему. Предложенное администрацией Обамы и Европейской комиссией, TISA охраняется авторским правом Соединенных Штатов, что делает незаконным его публикацию и распространение! Оно хранилось в сейфах Европарламента, и только благодаря WikiLeaks в 2014 и 2016 году о нем стало известно общественности[47].

Его вступление в силу запретило бы государствам принимать любые внутренние законы, касающееся занятости, технологий и местной продукции, и в то же время защищало бы корпорации от налогообложения. Государственные предприятия также попали бы под это ограничение, что привело бы к их приватизации без прямого на то указания. Каждый раз, когда кто-то пытается выступить против этих договоров, раздается один и тот же тэтчеровский аргумент – «нет альтернативы» (тому, что требуют рынки). После их подписания и ратификации пути назад уже нет: pacta sunt servanda[48]

. Международные договоры заменяют национальное законодательство и должны исполняться, даже если они идут вразрез с национальным правом, практикой и интересами.

Множество авторов, оставаясь убежденными европейцами, подчеркивают опасность дефицита демократии, обусловленного этой диктатурой в отношении экономики и правовых норм. Политолог Заки Лаиди предостерегает от безрассудного желания заключить весь миропорядок в конституционные оковы (или смирительную рубашку) и навязать закон силой, что и произошло в 2009 году. Чуть ранее, в 2005 году, во Франции был проведен референдум, в ходе которого гражданам этой страны предлагалось ответить, должна ли, по их мнению, Франция ратифицировать предложенную Конституцию ЕС. Эта Конституция была отвергнута большинством голосов (54,67 %). Но в 2009 году было введено все то же самое – через искусно придуманный Лиссабонский договор[49]. Как отмечает Лаиди, закон, какими благими намерениями он бы ни руководствовался, в глазах общества имеет смысл, только когда он служит обществу.

Право – не общий абстрактный принцип, оторванный от общества, или своего рода экстерриториальное юридическое НЛО. Цель закона прежде всего политическая, поскольку в первую очередь он служит для поддержания и укрепления социального порядка, ради чего и задуман. По мнению Заки Лаиди, этика без политики, то есть этика, которая не укоренена в конкретном обществе, служит лишь маскировкой весьма реального деспотизма. Так чем занимается Евросоюз, если не созданием законов во имя европейских «ценностей», игнорируя политику, то есть общественные дебаты и консультации с гражданами?