Неудивительно, что второе основное противоречие – политическое. Гони политику в дверь, она влетит в окно! Придерживаясь американского неолиберализма и открываясь глобализации и полной свободе торговли с рвением новообращенных в конце 1980-х годов, Европа одновременно разрушала те самые измерения, которые составляли ее уникальность, силу и самобытность, – свою социальную и политическую модель. Германия была построена на том, что известно как «рейнландский капитализм», – хорошей дозе капитализма в сочетании с изрядной порцией мер социального обеспечения, рабочих кооперативов и коллективных договоров.
В «славных тридцатых» Франция и Германия, со своей стороны, построили совершенно новую систему социального обеспечения – знаменитое государство всеобщего благосостояния. Именно эта социальная система, которой англичане так гордились, удержала лейбористское правительство, озабоченное защитой социальных благ английских рабочих, от присоединения к Римскому договору в 1957 году. Объединенные необходимостью восстанавливать разрушенную войной экономику с большой задолженностью, все согласились обложить налогом богатых и обеспечить более справедливое распределение богатства.
Но после нефтяного кризиса семидесятых годов долг, возникший в результате войны во Вьетнаме и приостановки Ричардом Никсоном конвертируемости доллара в золото, шкалы были пересмотрены под предлогом (надо признать, небезосновательным) необходимости положить конец косности государства благосостояния. Таким образом, Маргарет Тэтчер, подавив забастовку шахтеров в начале 1980-х, стала троянским конем европейского либерализма.
Вскоре неолиберальная машина разогналась. С распадом советского блока в 1991 году экономическая либерализация и приватизация ускорились. Исчезли пограничные сборы и другие торговые барьеры, акцент был сделан на экспорте, и торговля активизировалась. Налоговые запреты, поставленные для очень богатых, были сняты один за другим. Оптимизация, налоговые гавани и налоговые щиты, направленные на защиту очень богатых, получили широкое распространение. В то же время профсоюзы, незаменимые защитники, были маргинализированы или сведены к минимуму. Достаточно вспомнить знаменитый слоган американского президента Билла Клинтона – «Это же экономика, глупец!», – обращенный к его сопернику Джорджу Бушу во время избирательной кампании 1992 года, чтобы показать превосходство в том, что касалось экономики.
За последние тридцать лет практически все политические партии стран Запада, за исключением нескольких крайне левых движений, взяли на вооружение и неолиберальный девиз, и программу: поменьше вмешательства правительства. Декларации ассоциаций работодателей, а также политические партии и парламенты в своих выступлениях сделали из государства врага. В их глазах оно стало препятствием для разработки бизнес-планов, могильщиком частной инициативы и убийцей менеджеров. ЕС поспешил применить эту стратегию к национальным государствам, избегая ее в своей собственной администрации, которая превратилась в бюрократию столь же могущественную, сколь и непрозрачную, избавленную от какой-либо подотчетности.
В мгновение ока весь политический истеблишмент, особенно левые партии, обратились в новую неолиберальную религию в поддержку либерального развития. Социальная воля правительства Моруа за два первых года президентства Франсуа Миттерана безоговорочно капитулировала уже в 1983 году из-за неспособности эффективно контролировать отток капитала из страны. За ним последовали другие социал-демократические партии. Немцы уже уступили Гельмуту Шмидту и позже продолжили реформы Хартца при канцлере Герхарде Шрёдере, который покончил с социальными завоеваниями Германии, в то время как американские демократы вслед за Биллом Клинтоном и британские лейбористы во главе с Тони Блэром превращались в ястребов ультралиберализма.
С тех пор большинство партий, представленных в парламентах европейских государств, обращаются лишь к небольшой группе своих граждан: среднему и высшему классу. Левые социал-демократы отдают явное предпочтение госслужащим и учителям; партия зеленых фокусируется на городских светских тусовщиках-веганах и социальных меньшинствах; центристы обращаются к ремесленникам, малым и средним предприятиям и независимым профессионалам, в то время как либералы находятся на службе у финансовой олигархии, богачей и владельцев транснациональных компаний.
Левые предают малоимущие классы