Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Наступил, как это называл Карлейль, «век механики», и вскоре стали очевидны его закономерности. Он поощрял единообразие и анонимность. Он поощрял благопристойность и сдержанность. Это была эпоха быстрых действий и реакций: люди быстро ели, быстро работали, быстро одевались. Заглянув в глубины Темзы, вы могли увидеть туннель, строительство которого продолжалось уже четыре года, в окружении водолазных колоколов. Подняв взгляд вверх, вы видели в небе наполненные водородом шары. Скоро совсем исчезнут измученные лошади и пьяные почтовые кучера, больше не будет слышно крика «Поберегись!», когда дилижанс выезжает с постоялого двора. Всё вокруг стремилось вперед.

Ральф Уолдо Эмерсон в эссе «Английские черты» (English Traits; 1856) заметил: «Шахты, кузницы, фабрики, пивоварни, железные дороги, паровой насос, паровой плуг придали механическую регулярность всем привычкам и действиям людей». Паровой двигатель стал символом эпохи, и многие рассуждали о том, какой пользы можно было бы ожидать, если бы люди умели работать, как машины. Что ж, это можно назвать прогрессом.

То была эпоха, когда осуждать прогресс считалось немодным и неправильным, особенно после того, как в конце 1840-х годов широкой публике стало известно о существовании электричества. Значение электричества как средства материального прогресса и увеличения производственной мощности быстро стало очевидным. Идея соединения электрической культуры с индустриальной машинной культурой представлялась бесконечно многообещающей. Гальваническая батарея, изобретенная в начале XIX века, и сделанное в 1820 году открытие о том, что электрический ток создает магнитное поле, дали людям новые способы воздействовать на природу и контролировать ее. Викторианцы были родоначальниками науки, свидетелями науки, демонстраторами науки и толкователями науки. Тех, кто занимался наукой, считали чем-то средним между чародеями и цирковыми артистами, а электричество стало главной приметой эпохи и предметом бесконечного изумления и восторга. В Национальной галерее практических наук можно было увеличить блоху до размеров крупного слона и понаблюдать за тем, как электрический угорь оглушает свою добычу. (Когда угорь издох, об этом написали во многих газетах.) Рождественские лекции Фарадея торжественно открылись в 1825 году. В ноябре 1845 года этот провидец объявил, что свет, тепло и электричество «всего лишь модификации одного великого универсального принципа».

Если мир можно было рассматривать как электрическую схему, то ученый становился ее интерпретатором и, может быть, эксплуататором. Тексты XIX века полны рассуждений о силе и мощности. Вошедший в моду месмеризм опирался на утверждение о том, что состоянием и поведением человека можно управлять с помощью невидимого электрического флюида, создающего «животный магнетизм», который связывает одного человека с другим. Английский физик Джеймс Джоуль называл электричество «этот изумительно оживленный стихийный огонь».

В этот период теории тепла, скорости света и электричества были тесно связаны с динамической природой энергии. Все представляло собой единое целое. Эти теории, в свою очередь, рождали гипотезы о власти и доминировании в социальных и сексуальных отношениях. Концепция политического и социального «строя» возникла в 1840-х годах, и с самого начала в обсуждении всплывали такие понятия, как «динамика системы», «силовые поля» и «центры притяжения». Вполне объяснимо, что английский вклад в науку того времени был сделан в первую очередь в области физики и анализа энергии: весь мир вращался вокруг электричества, магнетизма, электромагнетизма и термодинамики. Возникли специализированные исследовательские общества, такие как Лондонское электротехническое общество, появилось новое поколение профессиональных ученых. В ходе одного весьма плодотворного эксперимента исследователи подвергли воздействию электрического тока свежий труп повешенного, от чего «все его мускулы ужасающим образом одновременно пришли в действие, на лице поочередно изобразились ярость, ужас, отчаяние, тоска, жуткие ухмылки. Несколько зрителей были вынуждены покинуть помещение, поддавшись панике или приступу дурноты, а один джентльмен потерял сознание».

Здесь мы почти заходим на территорию романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818), в котором человек становится своего рода механизмом, вызванным к жизни с помощью электричества. Это тоже был один из символов XIX века: фабричных рабочих нередко представляли почти такими же машинами, как станки, которые они обслуживали, по сути, всего лишь «гальванизированными трупами». Машины несли с собой порядок, контроль и дисциплину.