Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х

Пока Секстон пыталась устроить себе новую жизнь, ей начали сниться дурные сны и слышаться голоса. Она занималась самолечением с помощью алкоголя и таблеток, ее тянуло бродяжничать — подобное состояние она впервые испытала еще при докторе Орне в конце 1950-х. Энн все время была пьяна и требовала внимания, так что друзьям стало сложно с ней ладить, и они все больше отдалялись.

Линда, к тому времени уже третьекурсница в Гарварде, пыталась обрести собственную, отдельную личность, не бросая мать. «Чем напряженнее становилась ситуация, тем больше я злилась на мать, — писала она в мемуарах, — на лето я смогла переехать в квартиру в районе Инман-сквер, чтобы отгородиться от ее выходок, но Джой все еще училась в средней школе»611. Джой приехала домой на лето. Она более настороженно относилась к матери и была с ней не столь близка, как Линда, и уже в середине лета съехала, перебравшись к Кайо. В июле, незадолго до своего двадцать первого дня рождения, Линда отправилась к матери на ужин и получила странный подарок: чек на 1000 долларов и копию завещания Секстон, в котором назначалась литературным душеприказчиком.

Секстон могла бы справиться с отсутствием Кайо, если бы ей удалось удержать рядом свою лучшую подругу. Но именно в 1973 году Кумин выиграла Пулитцеровскую премию и начала ездить по мастерским и резиденциям. Подруги по-прежнему разговаривали каждый день, и ни одна из них не опубликовала ни одного стихотворения, не посоветовавшись сначала с другой, однако они больше разговаривали по телефону, чем лично, и их разговоры порой были напряженными. «У меня была собственная слава, с которой нужно было справляться самой, — объяснила позже Кумин. — Я выиграла Пулитцер; меня приглашали на чтения; я была намного более востребована; больше путешествовала, я просто физически не могла бывать с ней так много, как раньше. И я думаю, что хотя Энн не восприняла это как предательство с моей стороны, некоторое отчуждение она, конечно, почувствовала»612.

Кумин сама пыталась совладать с ощущением, что ее предали. Она злилась, когда ее просили изображать няньку. Несколькими годами ранее Максин намекнула Энн, что не хочет, чтобы их дружба превратилась в «обычную язвительность», как это было у Кэтрин Мэнсфилд и Иды Бейкер. Но по мере того, как состояние Секстон ухудшалось, Кумин все чаще брала на себя заботу о ней, хотя ее собственная карьера только-только пошла на взлет. Кумин никогда не думала, что Секстон ею манипулирует, — страдания Энн были непритворными, и она никогда не угрожала подруге, что порвет с ней насовсем. Но все же она не всегда меняла свои планы, чтобы подстроиться под подругу. Максин согласилась пожить неделю в художественной резиденции в Данвилле (штат Кентукки) — они с Секстон заранее договорились разделить телефонный счет. Кумин ездила на природу почти каждые выходные. В 1974 году она запланировала трехнедельную поездку за границу — в Европу, Израиль и Иран — как раз в день рождения Секстон, когда та так нуждалась во внимании. Кумин начала остро чувствовать «контраст между городской и сельской жизнью»613. Единственное, что держало ее в Ньютоне, как она, наконец, поняла, была Секстон.

У Кумин и Секстон были разные карьерные пути: одна начинала с неизвестности и восходила к славе, а другая ворвалась на сцену и завоевала внимание и почести, а затем, как падающая звезда, спустилась во тьму. И все же, несмотря на то что подруги следовали по противоположным траекториям, они оставались глубоко вовлеченными в работу друг друга. Ведь Кумин оказала непосредственное влияние на провокационный выход Секстон на поэтическую сцену: именно Максин одобрила первое настоящее стихотворение Энн, и это она сопровождала Секстон на те ранние чтения уважаемых поэтов, где начинающая поэтесса осваивала тонкости ремесла.

Секстон в свою очередь продолжала поддерживать Кумин и поручаться за работу своей подруги. «Благодаря ей я увидела, что рацио нуждается в поддержке интуиции»614, — сказала однажды Кумин о своей подруге. По мере того как Максин стала писать больше и лучше, Секстон опасалась, что ее подруга превзойдет ее и оставит далеко позади. Ей как-то приснилось, что она приехала к Кумин в школу английского языка Bread Loaf

в Миддлбери, где обе поэтессы преподавали в разные периоды своей карьеры. Во сне Кумин ушла от Секстон на урок, хотя Секстон умоляла ее остаться. «Пожалуйста, — сказала она во сне, — я проделала весь этот путь, чтобы увидеть тебя»615. Но Кумин не остановилась, оставив беспомощную подругу одну.

Ни страх, ни ревность никогда не влияли на суждения Секстон о работе подруги. Когда у нее была возможность поспособствовать тому, чтобы Кумин вручили «Пулитцер», она изо всех сил боролась за это. Это был акт самопожертвования, так как Секстон знала: если Кумин станет лауреатом, она потеряет еебіб.