Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х

Секстон никогда полностью не теряла Кумин, но их скрытая ревность, обиды и страхи — давно похороненные под покровом любви и взаимного почитания — в конце концов обнаружились в апреле 1974 года. Обе поэтессы выступали в Дугласском колледже, всего через месяц после попытки самоубийства Секстон, и хотя ее суицидальные склонности не были очевидны, она была не в лучшей форме. Они согласились дать интервью ученым Элейн Шоуолтер и Кэрол Смит, и хотя разговор начинался хорошо, Секстон вскоре завладела беседой, начав бессвязно болтать, как будто лежа на кушетке психоаналитика. Секстон заговорила о своих проблемных отношениях с матерью и бабушкой, намекая на непристойные действия последних. «Мне кажется, я доминирую в этом разговоре», — признала она. «Так и есть, Энн»617, — с раздражением согласилась Кумин. В ответ Секстон пожаловалась, что переживает сложные времена 618.

Обычно Кумин терпела эгоцентризм Секстон, но на этот раз вышла из себя. После того интервью она обвинила Энн в себялюбии и вечном желании привлечь внимание — как во время разговора, так и в последние несколько месяцев. Эти слова — «эгоистичная», «требуешь внимания» — не выходили у Секстон из головы. Десять дней она мучительно размышляла над ними, задаваясь вопросом, что именно она сделала не так, опасаясь, что на самом деле она и была тем самым суккубом, на которого намекала Кумин. Вернувшись в Уэстон после выступления и неприятного интервью, Секстон села за пишущую машинку, чтобы попытался объясниться с подругой.

Письмо началось как служебная записка: «Тема: эгоистичная. Требую внимания»619. Энн признала, что все эгоисты, и она не исключение, но отметила, что Кумин лишь недавно начала раздражаться по этому поводу. Поначалу Секстон думала, что на ее отношения с Максин повлиял развод, но в письме предположила, что, возможно, именно Пулитцеровская премия Кумин стала причиной перемены. Секстон напомнила Кумин о том, как всячески помогала ей и старалась быть чуткой к ее нуждам; за каждым примером следовал вопрос в скобках — «(Эгоистичная?)», — как бы подталкивая Кумин к пересмотру этой точки зрения. «Да, мне нужно внимание, — признавала Секстон. — Но ведь и ты, Макс, такая, и меня это никогда не обижало». После операции на диске Секстон разговаривала с Кумин, пока та не засыпала. Энн выслушала жалобы Максин на результаты анализов. Она не обиделась, когда Кумин, торопясь уехать в деревню, забыла ей перезвонить, чтобы поговорить о важном стихотворении. Сейчас Секстон призналась, что их расставание ее опечалило, хотя она и понимала, что ферма в Нью-Гэмпшире — настоящий источник вдохновения для Кумин. «Полагаю, в каком-то смысле мне еще больше было необходимо твое присутствие, чем тебе — мое, но, по крайней мере, я это поняла, — написала она в конце. — Может, хотя бы попробуешь понять меня…?»

На самом деле Кумин действительно понимала Секстон, как никто другой. Максин признала талант подруги, называя ее поистине «неординарной личностью»620, подобных которой в ближайшее время свет не увидит. Вместе с тем она понимала, что по-своему требовательная Секстон была вдумчивым и щедрым человеком. «Энни старалась изо всех сил, — сказала однажды Кумин, — она была невероятно щедрой, любящей, готовой отдавать»621. Секстон любила легко (возможно, даже слишком) и охотно. Ее письма были изрисованы цветами и наполнены признаниями в любви. Она отвечала на письма поклонников, даже подростков и заключенных. Она преподавала поэзию дочери Кумин (Кумин преподавала то же самое для Линды); она разрешала своей дочери принимать многочисленных друзей в своем доме в Уэстоне.

Но ее щедрость не была бескорыстной: дело в том, что Секстон постоянно нуждалась в контакте с людьми. Подобно колибри, перелетающей от цветка к цветку, она впитывала любовь и заботу, пока не начинала замечать, что хозяин дома — друг, ученик — полностью измотан. Секстон была по-своему глубоко чувствительным человеком, когда дело касалось нужд и границ других людей. И хотя это осознание иногда не мешало ей требовать большего, чем люди могли дать (она определенно просила слишком много от своих детей), но это помогало оценить ее поведение. Вот почему после расставания с Кайо она покинула дом Кумин всего через пять дней; она понимала, что чувствуют Максин и ее муж: «Мое присутствие здесь никому не в радость. Поэтому я уехала, не желая причинять неудобства тебе и твоим близким»622, — объяснила она позже.