— Три от Редферна, — сказал он. — Наивный осел! Полагаю, эта история на несколько лет отобьет у него охоту писать женщинам письма! Они всегда хранят письма своих вздыхателей, даже если клянутся, что сожгли их. Есть еще одно письмо такого же сорта, — добавил он и передал знаменитому сыщику небольшой листок.
«Дорогая Арлена!
Я в отчаянии! Уезжаю в Китай и все время думаю о том, что, возможно, не увижу тебя долгие, долгие годы! Не могу представить себе, чтобы какой-нибудь мужчина мог так же, как я, сходить с ума из-за женщины… Благодарю тебя за чек. Теперь я спасен от суда. Я едва не скатился в пропасть… Но я ведь хотел заполучить эти огромные деньги только ради тебя. Сумею ли я заслужить твое прощение? Мечтаю украсить бриллиантами твои чудесные ушки, а на шею повесить молочной белизны жемчуга. Впрочем, жемчуг в наши дни уже не тот. Лучше — сказочный изумруд? Вот именно! Огромный изумруд, напоминающий о сладостной прохладе зеленых кущ, и при этом пылающий скрытым огнем. Умоляю, помни обо мне! Но я и так уверен, что ты меня не забудешь. Ты моя, моя навеки.
Прощай, моя радость, прощай любимая.
— Надо бы узнать, действительно ли Дж. Н. уехал в Китай, — сказал инспектор Колгейт. — Ибо если это не так, возможно, он тот, кого мы ищем. Был влюблен в нее без памяти, боготворил… и вдруг понял, что она делала из него болвана. Думаю, это тот малый, о котором поминала мисс Брюстер. Письмецо может нам пригодиться.
— О да! — согласился Пуаро. — Весьма важное письмо. Чрезвычайно важное.
Он отдал письмо полковнику и стал осматривать комнату. Его взгляд скользнул по флаконам на туалетном столике, открытому шкафу, по большому тряпичному Пьеро[191]
, небрежно брошенному на кровати…Они перешли в соседнюю комнату, которую занимал Кеннет Маршалл. Она не соединялась дверью со спальней его жены. В этой комнате не было балкона, и она была значительно меньше. Между окнами в позолоченной раме висело зеркало. В правом углу находился туалетный столик, на нем — две щетки для волос в оправе из слоновой кости, одежная щетка и флакон жидкости для укрепления волос. В противоположном углу был письменный стол, на котором стояла расчехленная пишущая машинка, а рядом с нею стопка каких-то бумаг. Инспектор Кол гейт наскоро их просмотрел.
— Все вроде сходится, — сказал он, вырывая один листок. — Вот то письмо, о котором говорил Маршалл. Датировано двадцать четвертым, то есть вчерашним днем. И конверт есть. Штемпель почты в Лезекум-Бее поставлен сегодня утром. Да, все, кажется, сходится. Надо теперь проверить, не мог ли он написать его заранее.
Инспектор сел и принялся за чтение.
— Ну что ж, вы проверяйте, — сказал Вестон, — а мы пока осмотрим другие комнаты. А то постояльцы, наверное, уже нервничают из-за того, что их не пускают к себе.
В комнате Линды окно выходило на восток, на крутые скалы, спускающиеся к морю. Комиссар полиции осмотрелся.
— Вряд ли мы найдем здесь что-либо интересное, — заметил он. — Правда, Маршалл мог тайком отнести в комнату дочери что-нибудь такое, чего не хотел показывать, но что, собственно, ему прятать? Не было ни оружия, ни каких иных нежелательных для него вещей.
Он вышел в коридор, но Пуаро не спешил покидать комнату, поскольку заметил, что в камине явно что-то жгли, причем совсем недавно. Опустившись на одно колено, сыщик рьяно принялся за работу, аккуратно складывая свои находки на листке бумаги. Кусок растопленного воска… Обгоревший обрывок плотной зеленой бумаги или картона, возможно, от настенного календаря, где можно разобрать кусочек цифры «5» и слова: «…благородные поступки…» Булавка и клок обуглившейся шерсти или волос… Внимательно рассматривая свою добычу, Пуаро бормотал:
— Благородные поступки лучше совершать, а не рассуждать о них! Разумное правило! Но что может означать эта коллекция? C'est fantastique![192]
Он схватил пальцами шпильку, его глаза заблестели, стали зелеными.
Он бормотал:
— Pour Гатоиг de Dieu![193]
Возможно ли это?Эркюль Пуаро поднялся на ноги и медленно осмотрел комнату. Лицо его стало почти суровым.
Слева от камина была полка с книгами. Эркюль Пуаро задумчиво скользил взглядом по названиям.