*…Караяни вызвал Панкова на дуэль… оба обратились к Пушкину с просьбой – быть у них секундантом… Видя, что убеждения не помогли, огорченный и задумавшийся Пушкин… сказал:
– Хорошо, господа, у одного из вас я буду секундантом по жребию, а другого секунданта вы позволите выбрать мне. Согласны? – Караяни и Панков согласились.
…Когда соперники стали на указанных местах с пистолетами, тогда Пушкин, обращаясь к ним, сказал:
– Господа, – прошу слушать команду: стрелять по третьему разу. Начинаю: раз.
Вдруг заиграл оркестр музыкантов, искусно скрытый в рощице, а мы, офицеры, каждый с двумя бутылками шампанского в руках мгновенно стали между Караяни и Панковым… Такая неожиданность сильно их озадачила, и они зароптали, особенно Караяни. Но тут уже Александр Сергеевич действовал как истинный гений-примиритель… Помню слова Пушкина:
– Господа, если совершится убийство, то оно погубит и меня с вами, и всех нас. Умоляю вас именем Бога и России – помиритесь!
Однажды Пушкин коснулся аристократического начала, как необходимого в развитии всех народов; я же щеголял тогда демократизмом. Пушкин наконец с жаром воскликнул: «Я не понимаю, как можно не гордиться своими историческими предками! Я горжусь тем, что под выборною грамотой Михаила Федоровича есть пять подписей Пушкиных». Тут Раевский[228]
очень смешным сарказмом обдал его, как ушатом воды, и спор наш кончился.Однажды на мой вопрос, как удалось ему не поддаться тогдашнему обаянию Жуковского или Батюшкова и не попасть даже на школьной скамье в их подражателей, Пушкин отвечал: «Я этим обязан Денису Давыдову[230]
. Он дал мне почувствовать, что можно быть оригинальным».Обе толпы съехались и обнялись на конях, при свисте пуль, в облаках дыма и пыли. Обменявшись известиями, они расстались и догнали нас с новыми прощальными выстрелами. «Какие вести? – спросил я у прискакавшего ко мне урядника. – Все ли в доме благополучно?» – «Слава богу, – отвечал он, – старики мои живы, жена здорова». – «А давно ты с ними расстался?» – «Да вот уже три года, хоть по положению надлежало бы служить только год». – «А скажи, – прервал его молодой армейский офицер, – не родила ли у тебя жена во время отсутствия?» – «Ребята говорят, что нет», – отвечал веселый урядник. – «А не бля…ла ли без тебя?» – «Помаленьку, слышно, д[авал]а». – «Что же, побьешь ты ее за это?» – «А зачем ее бить? Разве и я безгрешен?» – «Справедливо; а у тебя, брат, – спросил я другого казака, – так ли честна хозяйка, как у урядника?» – «Моя родила», – отвечал он, стараясь скрыть свою досаду. – «А кого бог дал?» – «Сына». – «Что ж, брат, побьешь ее?» – «Да посмотрю: коли на зиму сена припасла, так и прощу, – коли нет, так побью». – «И дело, – подхватил товарищ, – побьешь ее, да и будешь горевать, как старик Черкасов; смолоду был он дюж и горяч; случился с ним тот же грех, как с тобой; поколотил он хозяйку так, что она после того 30 лет жила калекой. С сыном его случилась та же беда. И тот было стал колотить молодицу, а старик-то ему: «Слушай, Иван, – оставь ее; посмотри на мать: и я смолоду поколотил ее за то же, да и жизни не рад». – «Так и ты, – продолжал урядник, – жену-то прости, а выб…ка посылай чаще по дождю»… – «Ладно, ладно, посмотрим», – отвечал казак. – «А в самом деле, – спросил я, – что ты сделаешь с выб…ком?» – «Да чтό с ним делать? Корми да отвечай за него, как за родного». – «Сердит, – шепнул мне урядник: – теперь жена не смей и показаться ему, – прибьет до смерти». Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов. «Каких лет у вас женятся?» – «Да лет 15». – «Не слишком ли рано? Муж не сладит с женой». – «Свекор, если добр, так поможет».