В 1829 году, когда Пушкин воротился в Москву из своего закавказского странствования, я застал его в одно утро за письменным столом; перед ним были развернуты малороссийские песни моего издания 1827 г.
М.А. Максимович. Барсуков, XVIII, стр. 131–132. – Ср.: РА 1874, II, стр. 1071.
Вскоре после моего выпуска из Царскосельского лицея я встретил Пушкина… который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: «Вы верно только что выпущены из Лицея?» – «Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, – ответил я. – А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?» – «Я числюсь по России», – был ответ Пушкина.
* Он [Пушкин] дал мне в альманах «Царское Село» антологическое стихотворение свое «Загадка, при посылке [Дельвигу] бронзового Сфинкса»:
Оказалась просодическая неисправность во втором гекзаметре: он был у Пушкина так:
Я заметил это Дельвигу, указал, как легко исправить погрешность перестановкою двух слов и прибавлением союза «а», и попросил Дельвига сделать эту поправку или принять ее на себя. Он не согласился.
– Или покажите самому Пушкину, или напечатайте так, как есть! Что за беда? Пушкину простительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет!..
В последней корректуре я не утерпел, понадеялся, что Пушкин и не заметит такой безделицы, – и сделал гекзаметр правильным. Тиснул, послал ему свой альманах и несколько дней спустя сам прихожу. А он, впрочем довольно веселый, встречает меня замечанием, что я изменил один из его стихов. Я прикинулся незнающим. Он действительно указал на поправку. Я возразил, улыбаясь, что дивная память его в этом случае ему изменила:
– Так не было у вас и быть не могло!
– Почему?
– Потому что гекзаметр был бы и неполный, и неправильный: у третьей стопы недоставало бы половины, а слово «грек» ни в каком случае не может быть коротким словом.
Он призадумался.
– Потому-то вы и поправили стих! Благодарю вас!
Тут мне уже нельзя было не признаться в переделке, но я горько жаловался на Дельвига, который не хотел взять на себя такой неважной для него ответственности перед своим лицейским товарищем…
Долго после того во время холеры, когда он, уже женатый, жил в Царском Селе, я с ним нечаянно сошелся у П.А. Плетнева, который готовил к печати новый том его стихотворений. Пушкин перебирал их в рукописи, читал иные вслух, в том числе и «Загадку», и, указывая на меня, сказал при всех:
– Этот стих барон мне поправил!
I met last night at Baron Rehansen’s the Byron of Russia; his name is Poushkin, the celebrated and, at the same time, the only poet in this country… I could observe nothing remarkable in his person or manners; he was slowenly in his appearance, which is sometimes the failing of men of talent, and avowed openly his predilection for gambling: the only notable expression, indeed, which dropped, from him during the evening was this: «J’aimerois mieux mourir que ne pas jouer».
[Я встретил прошлым вечером у барона Р. русского Байрона – Пушкина, знаменитого и вместе с тем единственного поэта в России… Я не заметил ничего особенного в его личности и его манерах; внешность его неряшлива, этот недостаток является иногда у талантливых людей, и он откровенно сознается в своем пристрастии к игре: единственное примечательное выражение, которое вырвалось у него во время вечера, было такое: «Я предпочел бы лучше умереть, чем не играть».]