Разговоры Пушкина

В середу был я у Хитр[овой] – имел долгий разговор с в[еликим] кн[язем]. – Началось журналами: «Вообрази, какую глупость напечатали в «Сев[ерной] Пч[еле]». Дело идет о пребывании г[осуда]ря в Москве. Пч[ела] говорит: «Г[осударь] и[мператор], обошед соборы, возвратился во дворец и с высоты красного крыльца низко (низко!) поклонился народу». Этого не довольно: журналист дурак продолжает: «Как восхитительно было видеть вел[икого] г[осуда]ря, преклоняющего священную главу перед гражданами московскими. – «Не забудь, что это читают лавочники. В[еликий] к[нязь] прав, а журналист, конечно, глуп. Потом разговорились о дворянстве. В[еликий] к[нязь] был противу постановления о почетном гражданстве[364]; зачем преграждать заслугам высшую цель честолюбия? Зачем составлять tiers état [третье сословие], сию вечную стихию мятежей и оппозиции? Я заметил, что или дворянство не нужно в государстве, или должно быть ограждено и недоступно иначе как по собственной воле государя. Если в дворянство можно будет поступать из других состояний, как из чина в чин, не по исключительной воле государя, а по порядку службы, то вскоре дворянство не будет существовать или (что все равно) все будет дворянством. Что касается до tiers état, что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много. Говоря о старом дворянстве, я сказал: «Nous, qui sommes aussi bons gentilhommes, que l’Empereur, et Vous… etc.» [Мы, являющиеся столь же благородными дворянами, как и император, и вы и т. д.]. В[еликий] кн[язь] был очень любезен и откровенен. Vous etes bien de votre famille, – сказал я ему: – tous les Romanof sont revolutionaires et niveleurs» [Вы истинный член вашей семьи, все Романовы – революционеры и сторонники уравнения]. – «Спасибо: так ты меня жалуешь в якобинцы. Благодарю, voila une réputation que me manquait [Вот репутация, которой мне недоставало]».

Пушкин. Дневник[365].

После 1834 г.

Двое саней с подрезами,Третьи писанные,

Подъезжали ко цареву кабаку…

и т. д.

– Как это выразительно, – замечал Пушкин. – Я так себе и представляю картину, как эти сани в морозный вечер, скрипя подрезами по крепкому снегу, подъезжают «ко цареву кабаку».

В.А. Нащокина. Воспоминания. Иллюстр. прил. к «Новому Времени» 1898, № 8122, стр. 7. – Ср.: Бартенев, стр. 46.

1834–1836 гг.

Неволя, неволя, боярской двор.

Стоя наешься, сидя наспишься.

[П.И. Бартенев]. РА 1889, III, стр. 124, прим.

Однажды Павел Войнович сильно проигрался в карты и ужасно беспокоился, что остался без гроша. Поэт в это время был у нас, утешал мужа, просил не беспокоиться, а в конце концов замолчал и уехал куда-то. Через несколько минут он возвратился и подал Павлу Войновичу сверток с деньгами.

– На вот тебе, – сказал Пушкин, – успокойся. Неужели ты думал, что я оставлю тебя так?!

В.А. Нащокина. Воспоминания. Иллюстр. прил. к «Новому времени» 1898, № 8115, стр. 6.

1835 г., январь

По выходе в свет его «Истории Пугачевского бунта» появилась пошлая на нее критика в «Сыне Отечества»[366]. Только что прочитав эту критику, я пошел на Невский проспект, встретил Пушкина и шутя приветствовал его следующей оттуда фразой: «Александр Сергеевич! Зачем не описали вы нам пером Байрона всех ужасов пугачевщины?» Пушкин рассмеялся и сказал: «Каких им нужно еще ужасов? У меня целый том наполнен списками дворян, которых Пугачев перевешал. Кажется, этого достаточно!»

Н.В. Путята[367]. Из записной книжки. РА 1899, II, стр. 351.

Февраль

На-днях в театре Г. Фикельмонт[368], говоря, что «Bertrand и Raton»[369] не были играны на СПб. театре по представлению Блума[370], датского посланника (и нашего старинного шпиона), присовокупил: «Je ne sais, pourquoi; dans la comédie il n’est seulement pas question du Danemarck».

Я прибавил: «Pas plus qu’en Europe» [ «Я не знаю почему; в комедии совершенно не затрагивается вопрос о Дании». – «Не более, чем в Европе»].

Пушкин. Дневник.

8–9 мая. Тригорское

*…Я сама от него слышала, кажется, в 1835 году (да, так точно, приехал он сюда дня на два всего – пробыл 8 и 9 мая), приехал такой скучный, утомленный. «Господи, – говорит, – как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!»