Когда в разговоре о стихотворении «На выздоровление Лукулла»[371]
Бенкендорф хотел от него добиться, на кого оно написано, то он отвечал: «На вас» и, видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: «Вы не верите? отчего же другой уверен, что это на него?»M-me Vrevsky est sans cesse entourée de ses enfants, qui ne font que crier et brailler du matin au soir, [Г-жа Вревская постоянно окружена детьми, которые кричат и шалят с утра до вечера], и он [Пушкин] говорит:
– Поверить не можешь, что за скучный дом.
…Alexandre… me dit: «Il y a neuf cents roubles pour Vous, mais on ne Vous donnera rien, car mon père, malgré que je le lui prouvais, s’obstine à soutenir que c’est pour Léon. A муж твой виноват: если бы он написал прежде Пеньковскому, деньги были бы у него»
[Александр мне сказал: «Есть девятьсот рублей для Вас, но они не будут Вам выданы, потому что мой отец, несмотря на мои доказательства, упорно уверяет, что это для Льва»].
…Тогда только что вышли повести Павлова[372]
; я их прочла с большим удовольствием, особенно «Ятаган». Брат Алексей Николаевич [Вульф] сказал, что он в них не находит ровно никакого интересного достоинства. Пушкин сказал:– Entendons nous. Я начал их читать и до тех пор не оставил, пока не кончил. Они читаются с большим удовольствием.
[Коссаковская][373]
lui dit d’un ton railleur:– Savez-vous, monsieur, que votre Godounoff peut paraître intéressant en Russie?
– Madame, tant comme vous pouvez passer pour une jolie femme dans la maison de madame votre mère.
[Коссаковская как-то говорила: «Знаете ли, что ваш Годунов может показаться интересным в России?» – «Сударыня, так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину в доме вашей матушки»].
С тех пор она равнодушно на него смотреть не могла.
Строки Радищева навели на меня уныние. Я думал о судьбе крестьянина. К тому ж подушные, барщина, оброк!
Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?
Англичанин
. – Английский крестьянин.Я
. – Как! свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба?Он
. – Что такое свобода?Я
. – Свобода есть возможность поступать по своей воле.Он
. – Следовательно, свободы нет нигде; ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.Я
. – Так; но разница: покоряться законам, предписанным нами самими, или повиноваться чужой воле.Он
. – Ваша правда. Но разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?Я
. – В чем вы полагаете народное благополучие?Он
. – В умеренности и соразмерности податей.Я
. – Как?Он
. – Вообще повинности в России не очень тягостны для народа; подушные платятся миром, оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол крестьянину доставать оный, как и где хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простора действовать.Я
. – Но злоупотребления частные…Он
. – Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников – волосы встанут дыбом; вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! В России нет ничего подобного.Я
. – Вы не читали наших уголовных дел.Он
. – Уголовные дела везде ужасны. Я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях: нет в мире несчастнее английского работника. Но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять – десять народу, но лишающей их последнего средства к пропитанию…