Многие его обвиняли в том, будто он домогался камер-юнкерства[354]
. Говоря об этом, он сказал Нащокину, что мог ли он добиваться, когда три года до этого сам Бенкендорф предлагал ему камергера, желая его ближе иметь к себе, но он отказался, заметив: «Вы хотите, чтоб меня так же упрекали, как Вольтера![355]» – «Мне не камер-юнкерство дорого, – говорил он Нащокину, – дорого то, что на всех балах один царь да я ходим в сапогах, тогда как старики вельможи в лентах и в мундирах»…Великий кн[язь][356]
намедни поздравил меня в театре. «Покорнейше благодарю, ваше высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили».Один из участников горестного события 11 марта 1801 года [т. е. убийства императора Павла I], Яков Федорович Скарятин[357]
, имел вход ко двору и даже на вечера в Аничков дворец. Однажды, в один из этих вечеров, разговаривал он с В.А. Жуковским. Подошедший Пушкин услышал, как Жуковский расспрашивал Скарятина о кончине императора Павла. Входят в залу Николай Павлович и Бенкендорф. «Ну что, – сказал Пушкин Жуковскому, – если бы государь узнал, что наставник его сына так любознателен?»[358].Обстоятельства мои затруднились еще вот по какому случаю. На днях отец мой посылает за мною. Прихожу – нахожу его в слезах, мать в постеле – весь дом в ужасном беспокойстве. «Что такое?» – «Имение описывают». – «Надо скорее заплатить долг». – «Уж долг заплачен. Вот и письмо управителя». – «О чем же горе?» – «Жить нечем до октября». – «Поезжайте в деревню». – «Не с чем». – «Что делать? Надобно взять имение в руки, и отцу назначить содержание».
В числе гостей Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, поспешил удалиться от него из зала в другую комнату, опасаясь, как бы тот не вздумал его убить[359]
. Офицер проследовал за ним, и так и проходили они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. «Мне и совестно и неловко было, – говорил поэт, – и однако я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул».В прошлое воскресенье обедал я у Сперанского… Сперанский у себя очень любезен. – Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: «Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как Гении Зла и Блага». Он отвечал комплиментами и советовал мне писать историю моего времени[360]
.Читая Шекспира, он пленился его драмой: «Мера за меру»… Вместо перевода, подобно своему Фаусту, он передал Шекспирово создание в своем «Анджело»[361]
. Он именно говорил Нащокину: «Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал».У Пушкиных она [Н.И. Гончарова] никогда не жила. В последнее время она поселилась у себя в Ярополче и стала очень несносна: просто-напросто пила. По лечебнику пила.
– Зачем ты берешь этих барышень?[362]
– спросил у Пушкина Соболевский.– Она целый день пьет и со всеми лакеями […][363]
.Утром того же дня встретил я в Дв[орцовом] саду в[еликого] кн[язя]: «Что ты один здесь философствуешь?» – Гуляю. – «Пойдем вместе». Разговорились о плешивых: «Вы не в родню – в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают». – «Государь Ал[ександр] и К[онстантин] П[авлович] оттого рано оплешивели, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело – и волоса лезли. Нет ли новых каламбуров?» – «Есть, да нехороши, не смею представить их в[ашему] в[ысочеств]у». – «У меня их также нет; я замерз». – Доведши в[еликого] кн[язя] до места, я ему откланялся (вероятно, противу Етикета).