– Опустите сторы, я спать хочу, – сказал он сейчас.
[Пушкин сказал]:
– Нет, мне не жить и не житье здесь. Я не доживу до вечера – и не хочу жить. Мне остается только – умереть.
Прощаясь с женою, Пушкин сказал ей:
– Vas en campagne, porte mon deuil pendant deux années, puis remaries-toi, mais pas avec un chenapan.
[Отправляйся в деревню, носи траур по мне в течение двух лет, потом выйди замуж, но только не за шалопая.]
[Е.А. Долгорукова] слышала, как Пушкин уже перед самою кончиною говорил жене:
– Porte mon deuil pendant deux ou trois années. Tâche qu’on t’oublie. Puis remarie-toi, mais pas avec un chenapan.
[Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи замуж, но не за шалопая.]
По ее [Н.Н. Пушкиной] объяснению, Пушкин на смертном одре сказал ей:
– Если ты вздумаешь выходить замуж, посоветуйся с Нащокиным, потому что это был мой истинный друг.
П[ушкин] раскрыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятно:
– Позовите жену, пусть она меня покормит…
Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья смертного одра, поднесла ему ложечку, другую – и приникла лицом к челу отходящего мужа. П[ушкин] погладил ее по голове и сказал:
– Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо.
П[ушкин] за 5 минут до кончины призывал жену, чтобы она покормила его морошкой. Она стала на колени, дала ему ложечку. Он погладил ее по голове и проговорил:
– Ну, ничего, ничего, слава богу, хорошо.
Незадолго до смерти ему захотелось морошки. Наскоро послали за этой ягодой. Он с большим нетерпением ее ожидал и несколько раз повторял:
– Морошки, морошки.
Наконец привезли морошку.
– Позовите жену, – сказал П[ушкин], – пусть она меня накормит.
Он съел 2–3 ягодки, проглотил несколько ложечек соку морошки, сказал:
– Довольно, – и отослал жену…
Сию минуту я входил к нему, видел его, слышал, как он кряхтит; ему надевали рукава на руки; он спросил:
– Ну что, кончено?
Даль отвечал:
– Кончено, – но после, подумав, что он о себе говорит. Даль спросил его: – Что кончено?
Пуш[кин] отвечал:
– Жизнь.
Ему сказали, что его перекладывали и что кончали надевание рукава.
…Умирающий несколько раз подавал мне руку, сжимал ее и говорил:
– Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше! Ну, пойдем!
Опамятовавшись, сказал он мне:
– Мне было пригрезилось, что я с тобой лечу вверх по этим книгам и полкам, высоко – и голова закружилась.
Раза два присматривался он пристально на меня и спрашивал:
– Кто это? Ты?
– Я, друг мой.
– Что это, – продолжал он, – я не мог тебя узнать?
Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и, потянув ее, сказал:
– Ну пойдем же, пожалуйста, да вместе!
…Забывшись, вдруг спросил:
– Что, кончено?
– Что кончено?
– Жизнь!
– Нет еще.
– О, пожалуйста, поскорее!
За несколько минут до смерти он попросил приподнять себя и перевернуть на другой бок.
– Жизнь кончена, – сказал он.
– Что такое? – спросил Даль, не расслышав.
– Жизнь кончена, – повторил Пушкин, – мне тяжело дышать.
…Dix [minutes avant d’avoir rendu le dernier soupir, comme il sentait le froid de la mort pénetrer peu a peu ses membres, il a dit: «Все кончено», et comme on n’avait pas compris ce qu’il voulait dire, un de ses amis a demandé: «Что кончено?» – «Жизнь кончена», a-t-il répondu avec une voix claire et distincte.
[Минут за 10 до неизбежного исхода, чуствуя распространявшийся по членам его холод смерти, он сказал: «Все кончено». Не расслышав этих слов, кто-то из друзей спросил: «Что кончено?» «Жизнь кончена», – отвечал он, совершенно внятно и ясно.]