Любила она [кн. В.Ф. Вяземская] вспоминать о Пушкине, с которым была в тесной дружбе, чуждой всяких церемоний. Бывало, зайдет к ней поболтать, посидит и жалобным голосом попросит: «Княгиня, позвольте уйти на суденышко» и, получив разрешение, уходил к ней в спальню за ширму.
Княгиню Е.К. Воронцову Пушкин звал la princesse bel vetrille. Это оттого, что однажды в Одессе она, глядя на море, твердила известные стихи:
О подробностях своего одесского житья Пушкин не любил вспоминать, но говорил иногда с сочувствием об Одессе, называя ее «летом песочница, зимой чернильница»…
[И.М. Рокотова] Александр до сих пор называет… «le jeune écervelé» [молодой повеса], а какой же он младенец? Саша не может простить многие случаи рассеянности этого вертопраха и его болтовни.
Когда Гнедич[456]
получил место библиотекаря при императорской Публичной библиотеке, он переехал на казенную квартиру. К нему явился Гоголь поздравить с новоселием.– Ах, какая славная у вас квартира, – воскликнул он с свойственной ему ужимкою.
– Да, – отвечал высокомерно Гнедич, – посмотри на стенах, краска-то какая! Не простая краска! Чистый голубец!
Подивившись чудной краске, Гоголь отправился к Пушкину и рассказал ему о великолепии голубца. Пушкин рассмеялся своим детским смехом, и с того времени, когда хвалил какую-нибудь вещь, нередко приговаривал:
– Да, эта вещь не простая, чистый голубец.
Пушкин в эту зиму бывал часто мрачным, рассеянным и апатичным. В минуты рассеянности он напевал какой-нибудь стих и раз был очень забавен, когда повторял беспрестанно стих барона Розена: «Неумолимая, ты не хотела жить!», передразнивал его и голос и выговор.
…Пушкин писал «Полтаву» и, полный ее поэтических образов и гармонических стихов, часто входил ко мне в комнату, повторяя последний написанный им стих; так, он раз вошел, громко произнося: «Ударил бой, Полтавский бой!» Он это делал всегда, когда его занимал какой-нибудь стих, удавшийся ему или почему-нибудь запавший ему в душу. Он, например, в Тригорском беспрестанно повторял: «Обманет, не придет она!..»
…Один раз мы восхищались его тихою радостью, когда он получил от какого-то помещика, при любезном письме, охотничий рог на бронзовой цепочке, который ему нравился. Читая это письмо и любуясь рогом, он сиял удовольствием и повторял: «Charmant! charmant!» [Прелестно, прелестно!]
Пушкин говаривал про Д.В. Давыдова:
– Военные уверены, что он отличный писатель, а писатели про него думают, что он отличный генерал.
«Heureux à force de vanité» [самодоволен в суетности], – говаривал про него [Чаадаева]… Пушкин.
[Пушкин говорил о стихах Н.М. Языкова, что они] «стоят дыбом».
П[ушкин] решительно поддался мистификации Мериме[457]
, от которого я должен был выписать письменное подтверждение, чтобы уверить [Пушкина] в истине пересказанного мной ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки П[ушкин] часто рассказывал об этом, говоря, что Мериме не одного его надул, но что этому поддался и Мицкевич. C’est donc en très bonne compagnie, que je me suis laissé mystifier [Значит я позволил себя мистифицировать в хорошем обществе], прибавлял он всякий раз.Пушкин говорил про Николая Павловича:
– Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил.
…Пушкин, лежа на диване, заложив руки под голову и закрыв глаза, повторял: «И замереть, и умереть можно».
О деньгах:
– Люблю играть этой мелочью… Но беречь ее не люблю… поиграю и пускаю в ход, ходячая монета!
Я помню частые возгласы поэта: