Разворот на восток

Время разлуки подходило к концу – наш поезд мчался сквозь заснеженные казахские степи… Дети, утомившиеся от долгого путешествия, часто принимались капризничать. Я тоже изрядно устала за эту почти неделю, проведенную в поездах, где условия для мамы с двумя малышами нельзя было назвать комфортными. Хорошо, что среди попутчиков, ехавших со мной в одном купе, оказалась одна чудесная старушка – просто классическая Арина Родионовна: худенькая, но крепкая, шустрая, говорливая, с острым взглядом светло-голубых глаз. Одета она была причудливо: в какое-то старинное залатанное пальто и расшитую цветами застиранную шерстяную юбку, ноги ее были обуты в валенки, тоже с какими-то узорами. Голову ее украшал некогда роскошный, но сейчас изрядно потрепанный платок, и из-под него выбивались на лоб совершенно белые пряди. Лицо у нее было приятное, все в добрых морщинках, а руки – смуглые, иссохшие, с узловатыми пальцами: очевидно, ей пришлось много трудиться на своем веку… Я с удивлением отметила, что у нее довольно хорошие зубы, и это навело меня на мысль, что она не столь стара, как можно подумать. Звали ее Авдотья Прокофьевна. Она ехала к своей дочери, которая сейчас проживает в Алма-Ате. Эта милая бабулечка с удовольствием возилась с моими детьми и помогала мне за ними ухаживать. Ее помощь была очень кстати, словно послала мне ее сама судьба. «Иии, милая! Отчего дитев-то не понянькать – я с дитями-то управляться умею! – говорила она с приятным распевным приволжским говорком. – То ж ангелочки светлые, чистые, не то что великовозрастные иные…» Говорила, и косилась на другого попутчика – толстого лысого дядьку с вечно недовольным выражением лица и черными (крашеными, что ли?) усами, который за всю дорогу не сказал и слова, а только мрачно пялился в окно и нервно потирал пальцы. Я подумала, что этот холеный, как будто и не было тяжелой войны, мужчина – из племени советских партответработников. Очевидно, он чем-то проштрафился перед начальством, провалил какое-то важное дело – и теперь его с понижением ссылают из Москвы на окраину, превращая из полубога в обыкновенного смертного. Его ужасно раздражало все вокруг, а особенно мои дети. Он постоянно морщился, когда они начинали плакать, и требовал их успокоить. И только моя военная форма, да орден Отечественной войны, которым меня наградили за участие в боевых действиях под командованием моего мужа, заставляли Василия Гавриловича соблюдать по отношению ко мне этикет. Будь я в гражданской одежде – ох и наслушалась бы я от него разных резких слов.

Четвертым обитателем (точнее, обитательницей) нашего купе была довольно красивая женщина лет тридцати пяти; она тоже не отличалась разговорчивостью и почти все время лежала на своей полке, время от времени принимаясь шептать что-то невнятное. «Блаженная, что ль?» – тихо говорила Авдотья Прокофьевна и мелко крестилась под негодующе-брезгливым взглядом усатого толстяка.

Когда до конечной станции остался последний перегон, я разволновалась не на шутку. Меня просто трясло, и я ничего не могла с этим поделать. Мало того, я вдруг подумала: а достаточно ли хорошо я выгляжу, чтобы встретиться с мужем после долгого расставания? А что если он найдет меня не столь привлекательной, как прежде? Я, конечно, поправилась немного… совсем чуточку… я старалась хорошо питаться, ведь я до сих пор давала детям грудь – и, слава Богу, они росли здоровенькими и крепенькими. Но себя я что-то и вправду запустила… Я до того и не думала, по правде говоря, о том, как выгляжу – дети и заботы о них отнимали все мое время и все мои мысли. Я даже косу не помню когда заплетала, просто по-быстрому скручивала волосы на затылке и подкалывала шпильками… Словно бабка какая-то… Как же быть? Самым страшным было бы увидеть в глазах любимого разочарование. Он, конечно, виду не подаст, но я-то почувствую, я ведь женщина…

Я принялась лихорадочно рыться в своей дорожной сумке. Где-то там было зеркальце. Его в последний момент сунула туда Варя, помогавшая мне собираться, со словами: «Не вздумай это забыть!». И вот теперь оно мне очень пригодилось: маленькое, с ладошку, зеркальце на ручке и в костяной оправе…

Как хорошо, что дети спали… Они сладко посапывали, лежа «валетиком» на нашей нижней полке. Василий Гаврилович, как обычно, мрачно пялился в окно. Наша милая няня полусидя дремала около него. «Блаженная» тихо бормотала над моей головой… Было чуть за полдень. За окном сыпал мелкий снег…

Я поставила зеркальце на столик, оперев его о какой-то сверток. Мое отражение явственно выдавало усталость последних дней. Затем стянула с головы форменный берет и вынула из волос шпильки. Эх, а ведь волосы давно не мыты… Они все пропитались пылью и паровозной сажей. Надеюсь, я не подцепила никаких насекомых – в поездах это, как известно, дело нехитрое…

Я грустно вздохнула, достала из кармана полушубка гребешок и провела по волосам, глядя в зеркало. Светлые пряди упали на плечи, обрамляя лицо – оно сразу стало казаться нежнее.