Ребёнок от босса

Из груди Садулаева вырывается странный звук – сдавленный, глухой, как будто из самого сердца. Так бывает, когда удар приходится в район диафрагмы, чтобы выбить противника из колеи. Синие глаза продолжают растерянно смотреть на маленькую малышку в белом боди. 

Смешные розовые зайцы на ткани добавляют образу Евы ещё больше очарования. Этакий кудрявый черноволосый ангел с васильковыми глазами. Максим смотрит ТАК жадно, словно боится оторвать взгляд. Будто перед замученным путником Сахары появился мираж, готовый вот-вот исчезнуть. 

У меня щемит сердце, когда Максим отводит глаза от Евы и переводит взгляд на меня. В нем такая болью и отчаяние, словно я вонзила ему огромный охотничий нож в спину. Безжалостно хладнокровно прокрутив пару раз перед тем, как вынуть. Нервная дрожь проходит по всему моему телу. Все внутри сжимается от острого страха… и жалости. 

Лишила родного отца ребёнка! Впервые я смотрю на ситуацию совершенно под другим углом. 

Мне кажется или синие глаза подозрительно блестят? Наверное, так падает свет от лампы. 

— Ничего не понимаю… 

— Максим, – шепчу, глядя на него невидящим взглядом. Глаза заволокла пелена слез.

Максим прикрывает глаза и поспешно прижимает кулак к переносице. Слышу, как из его широкой груди, вырывается странный сдавленный звук, и отчётливо понимаю, что врать нет смысла. Правда… а правда и так, как на ладони. 

Стоит лишь раз заглянуть в глаза маленькой Евы, и все становится на свои места. Садулаева Ева Максутовна. 

Малышка - копия своего отца. Черные шелковистые кудряшки, такие длинные и густые, загнутые вверх ресницы, даже брови и то похожи формой. Вся трепещу, словно натянутая тетива лука. 

Внутри все скручивает в огромную спираль от осознания того, что сейчас чувствует Максим. На кончике языка появляется едкая горечь. 

Мне страшно представить масштаб той боли, которую я причинила этому сильному властному мужчине. Ведь главное не с какой силой наносят удар, а куда именно бьют. А я ударила по самому сокровенному… 

Тяжело сглатываю. Не простит. 

Такое не прощают! В голове отчётливо звучат слова из прошлого: «Ты же понимаешь, что этот ребёнок родится в любом случае?».

 Почти физически помню те ощущения, когда Максим, счастливо улыбаясь, клал руку мне на живот. Он так ждал ее, а я безжалостно вырвала Еву из его жизни. Не дала ни единого шанса все объяснить. 

Когда Максим отнимает руку от лица, и я вижу влажный след, оставшийся на смуглой щеке. Он оставляет рваный кровавый рубец в моем неровно бьющемся сердце.

 Почему я просто не могу быть к нему равнодушной?! Почему не могу ненавидеть за то, как он поступил со мной? Предал! Растоптал чувства! Тону, словно в штормовом море, в темно-синих глазах Садулаева. Отчетливо понимаю - задохнусь, пропаду, не выберусь. 

Губы Максима приоткрываются. Он собирается что-то произнести, но резко останавливается. Соболиные брови плавно съезжаются на переносице. 

Я молчу, почти не смея дышать. Липкий страх ползет, извиваясь ядовитой змеей где-то в районе груди. Прикусываю нижнюю губу, чтобы сдержать стон отчаянья, рвущийся из глубины души. 

Максим смотрит из-под бровей таким взглядом, что меня бросает в неконтролируемую дрожь. 

— Это…? - тяжело сглатывает, переводя взгляд на лопочущую на своем языке Еву. 

Кадык мужчины поднимается вверх, а затем опускается вниз по горлу, приковывая взгляд к мощной шее. 

Хочу сказать «моя дочь», но прикусываю язык. Не могу быть с ним настолько жестокой. Только не сейчас, когда он узнал. 

- Наша дочь, Максим, – почти шепчу, боясь произносить эти слова громче. 

Будто эта фраза все моментально изменит. Так и есть - ничего не будет, как прежде. Глаза Садулаева красноречивее всех слов. Максим не откажется от Евы. 

- Дочь… - повторяет Максим, улыбаясь. 

На широкой скуле дергается мускул. Улыбка гаснет так же резко, как до этого появилась. Он делает пару рваных глубоких вдохов и плотно сжимает губы. 

- Сколько ей? – спрашивает, не отрывая взгляда от Евы, с наслаждением мусолящей яркую погремушку. 

Она и правда совсем кроха… 

- Три месяца, – сжимаю пальцы до боли в суставах. – Максим, я… 

Садулаев поднимает руку, останавливая мою рваную бессвязную речь. 

- Ей должно быть меньше, - констатирует факт, а затем полосует меня взглядом. 

Разглядывает так, как будто видит впервые. На скулах мужчины перекатываются желваки. Только вот мне не понятно - от злости или от напряжения? А может, от того и другого. 

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​- Я родила раньше срока, – голос плохо слушается, срывается. Облизываю пересохшие губы, чтобы хоть как-то смягчить саднящую кожу. 

Мускул на щеке Максима вновь дергается, и он кривится. Садулаев проходит мимо меня к кроватке. Я вижу, как тяжело вздымаются и опадают плечи Максима. 

Он протягивает руку к дочке, но затем резко отдергивает. 

Малышка смотрит на него любопытными, огромными, словно бескрайний океан, глазенками. Пухлые губки приоткрыты, будто она удивляется стоящему перед ней новому человеку. 

Максим поворачивается ко мне. 

Я в ужасе смотрю, как на его шее с бешеной силой бьется жилка.