Речи

(XXVII, 72) Меня, судьи, право, нисколько не волнует обвинение в убийстве Клодия, да я и не столь неразумен и не настолько незнаком с вашим образом мыслей, чтобы не знать, что́ вы чувствуете в связи с его смертью. Даже если бы я и не хотел это обвинение опровергать так, как я опроверг его, Милону все же можно было бы безнаказанно во всеуслышание кричать и хвастливо лгать: «Да, я убил, убил — не Спурия Мелия, который, понижая цены на хлеб и тратя свое достояние, навлек на себя подозрение в стремлении к царской власти, так как он, казалось, излишне потворствовал плебсу; не Тиберия Гракха, который, вызвав смуту, лишил своего коллегу[2189] должностных полномочий, причем убийцы их обоих прославились на весь мир; но того, — конечно, он осмелился бы это сказать, освободив отечество с опасностью для себя, — кого знатнейшие женщины застали совершавшим нечестивое блудодеяние на священнейших ложах; (73) кого сенат не раз признавал нужным покарать, чтобы искупить осквернение священнодействий; насчет кого Луций Лукулл, произведя допросы, клятвенно заявил, что, как он дознался, Клодий совершил нечестивое блудодеяние с родной сестрой[2190]; того, кто при помощи вооруженных рабов изгнал за пределы страны гражданина, которого сенат, римский народ и все племена признали спасителем Рима и граждан

[2191]; того, кто раздавал царства[2192], кто их отнимал[2193]

, кто дробил вселенную и раздавал ее части, кому хотел[2194]; того, кто, не раз устраивая резню на форуме, вооруженной силой принуждал гражданина исключительной доблести и славы запираться в своем доме; того, кто никогда не признавал никаких запретов, нарушая их преступлениями и развратом; того, кто поджег храм Нимф[2195], чтобы уничтожить официальные записи о цензе, внесенные в официальные книги; (74) словом, того, для кого уже не существовало ни закона, ни гражданского права, ни границ владений, кто домогался чужих имений не клеветническими обвинениями, не противозаконными тяжбами, а осадой, военной силой и военными действиями; того, кто оружием и нападениями пытался изгнать из владений не только этрусков (ведь к ним он искони проявлял глубокое презрение), нет, этого вот Публия Вария, храбрейшего и честнейшего гражданина, нашего судью; кто объезжал усадьбы и загородные имения многих людей в сопровождении архитекторов и с измерительными шестами; кто возымел надежду, что границами его владений будут Яникул и Альпы

[2196]; кто, не добившись от блистательного и храброго римского всадника Марка Пакония продажи ему острова на Прилийском озере[2197], неожиданно привез на лодках на этот остров строевой лес, известку, щебень и песок и не поколебался на глазах у хозяина, смотревшего с берега, выстроить здание на чужой земле; (75) того, кто этому вот Титу Фурфанию[2198]

— какому мужу, бессмертные боги! (уж не говорю о некоей Скантии, о юном Публии Апинии; им обоим он пригрозил смертью, если они не уступят ему во владение свои загородные усадьбы) — он осмелился сказать этому самому Титу Фурфанию, что он, если Фурфаний не даст ему столько денег, сколько он потребовал, притащит к нему в дом мертвеца, чтобы возбудить ненависть против такого достойного мужа; тот, кто отнял имение у своего брата Аппия, находившегося в отсутствии, человека, связанного со мной узами самой глубокой приязни[2199]; кто решил так построить стену поперек вестибула своей сестры[2200] и так заложить фундамент, что лишил сестру не только вестибула, но и всякого доступа в дом».

(XXVIII, 76) Впрочем, все это даже казалось терпимым, хотя этот человек в равной степени набрасывался и на государство, и на частных лиц, и на находившихся в отъезде, и на живших близко, и на посторонних, и на родичей; но граждане, как бы в силу привычки, проявляя необычайное долготерпение, уже как-то отупели и огрубели. А все те беды, которые уже были налицо, те, что нависали над нами? Каким же образом могли бы вы их либо отвратить, либо перенести? Если бы Публий Клодий достиг империя, — я уж не говорю о союзниках, о чужеземных народах, о царях и тетрархах[2201]; ведь вы стали бы молить богов о том, чтобы он набросился на этих людей, а не на ваши владения, на ваши очаги, на ваше имущество; но сто́ит ли говорить об имуществе? — детей ваших, клянусь богом верности, и жен никогда не пощадил бы он в своем необузданном разврате. Считаете ли вы вымыслом то, что явно, всем известно и доказано, — что он намеревался набрать в Риме войска из рабов, чтобы при их посредстве овладеть всем государством и имуществом всех частных лиц?