Репортаж без микрофона

Котэ было десять, когда он увидел, как Пайчадзе идет. «Пай-чад-зе га-ли-са!!!» – в перерыве кубкового матча (одна шестнадцатая финала розыгрыша Кубка СССР «Динамо» (Тбилиси) – «Спартак» (Ереван)) вратарь гостей тревожно прокричал своим одноклубникам, разминавшимся на поле; хозяева, в составе которых в первом тайме отсутствовал их вожак, почему-то задерживались. И вот – тревожный клич голкипера: «Пайчадзе галиса!» – и, как написал Борис Пастернак о гениальном авторе «Поэмы экстаза»: «Голоса приближаются: “Скрябин” – о, куда мне бежать от шагов моего божества!?» – а Котэ Махарадзе потрясение от игры человека, ставшего его божеством, выразил не менее экстатически, нежели поэт: «“Пайчадзе идет!” – сообщал вратарь своим партнерам. И они, как по мановению палочки, застыли на местах. Какой-то волшебный миг. Могу поклясться, что это было прекрасное мгновение, которое – остановилось. Весь в лучах солнца сиял стадион, окаймленный радугой-красавицей, огромной многоцветной дугой. Последним, одиннадцатым, из туннеля выбегал Борис Пайчадзе, как в огненном грузинском танце резко перепадая с ноги на ногу. Все, что было до него

, – исчезло мгновенно. и Пайчадзе галиса!” – звенело в ушах. Что он вытворял на поле, что выделывал! Я не знал тогда, что этот проход-молния назывался дриблингом, а это полной танцевальной пластики движение – финтом, что это – пас, а это – обманное движение, а вот это – ложный замах… Какое имеет значение, что и как называется?! Этому мы научимся после. А тут… Мячи один за другим летели в ворота гостей…»

Мне шел пятнадцатый, когда я увидел на поле Бориса Пайчадзе, ему было тогда тридцать восемь, бесподобная техника, умение читать и понимать игру, удары с обеих ног – всё было при нем, но годы брали свое, и бал уже правило поколение уроженца Сухуми Автандила Гогоберидзе, сменившего Пайчадзе на капитанском мостике лучшей команды Грузии. А в десять я на московском стадионе «Динамо» отчаянно болел за Хомича, Карцева, Бескова и… Боброва, забившего гол самому «Тигру», болел и страдал: как же так, ведь осенью сорок пятого в Англии они играли вместе за московское «Динамо», почему же сейчас, летом сорок шестого, борются друг с другом?!

Каждое послевоенное лето на пути в Астрахань, где жили с бабушкой в эвакуации у ее старшей дочери, моей тети Шуры и ее мужа дяди Миши, и на обратном пути из Астрахани в Петрозаводск мы останавливались на неделю-другую в Москве, в Столешниковом переулке, у родичей моего отца, его сестер тети Гали и тети Нины, и я с мужем тети Нины дядей Сашей Басовым, инвалидом войны, могучим мужиком, инженером Мосэнерго, ездил на метро на стадион «Динамо», где он, как и все его друзья, солдаты Отечественной, болели за ЦДКА – Центральный дом Красной Армии, а я, завороженный скороговоркой Вадима Синявского, тоже ветерана и инвалида войны, рапортовавшего всей стране-победительнице о победном, триумфальном шествии московских динамовцев, усиленных Всеволодом Бобровым из «команды лейтенантов», – самозабвенно болел за Алексея Хомича, Михаила Семичастного, Василия Карцева, Леонида и Сергея Соловьевых и за самого элегантного и умного форварда Константина Бескова (тогда я, разумеется, не знал, что Бескова зовут, как и Махарадзе, – Константином Ивановичем).

Сначала я ходил в Петровский парк с дядей, а когда подрос – один, и не только на футбол, на матчи чемпионата страны в высшей лиге, но и на волейбол и баскетбол.